Владимир Осинский - Маяк на Дельфиньем (сборник)
Радий Кварк
ТРОЯНСКИЙ КОНЬ ПРИШЕЛЬЦЕВ
Фантастический рассказ
Ведь я отношусь к жизни иначе, чем ты.
Э. Ремарк. Три товарища«Агр Экспансий, командующий авангардным отрядом оккупационных сил планеты Оскаленная, шевельнул усами- вибраторами, и психоприемники подчиненных восприняли сигнал:
— Начало акции «Порабощение» — завтра, в четыре ноль-ноль по местному времени. В этот час человеческое сознание погружено в сон и будет особенно восприимчиво к нашим лучевнушениям… Впрочем, намечен всего один короткий сеанс психообработки — так, страховки ради, поскольку они уже готовы. Внутренний мир жителей Утилиборга, избранного первым объектом захвата, изучен с исчерпывающей полнотой. Добытые нашими доблестными разведчиками сведения позволили выбрать направление удара. Мы знаем, чего они хотят сильнее всего на свете, — они получат это, причем в неограниченном количестве… — Щеголяя знанием местного колорита, присовокупил: — Как сыр в масле кататься будут! — Небрежным движением вибратора отмел восторженное психожужжание-аплодисменты, внушительно засигналил дальше: — Установлено также, что в сущности своей обитатели планеты Земля повсюду одинаковы. Эрго, успех операции, которую доверено осуществить нам, предопределит победу в глобальном масштабе… Заранее поздравляю вас, подчиненные: могучая Оскаленная, чье великое предназначение — мировое господство, всевластие над Вселенной, в обозримом будущем приобщит к своим многочисленным владениям еще один обитаемый мир, пусть слабо развитый, однако в известной мере все же цивилизованный! — Непонятно для подчиненных, которые — все до единого — были слепыми, не способными к образному и вообще самостоятельному мышлению исполнителями, с уничтожающей иронией добавил: — Они полагают, что неудержимо шагают дорогой социального прогресса и процветания… Бег на месте — вот их образ жизни! А по неподвижным мишеням трудно промахнуться… Все. Отдыхать!
И передовой отряд оскалианских штурмовиков в полком составе выпал из пространственно-временных параметров Земли, чтобы через несколько часов со свежими силами приступить к боевым действиям… Хотя какой там «отряд» всего-то несколько, раз, два и обчелся, насекомоподобных чудищ. Большего не требовалось. Оскаленная владела абсолютным оружием. В сравнении с ним ядерная ракета была все равно, что детская рогатка перед дальнобойным орудием.
Ни о чем не подозревающие жители Утилиборга уже смотрели свои первые сны…»
С профессиональной быстротой проглотив начало рассказа, редактор откинулся в кресле, по-мальчишески весело рассмеялся. Неожиданно ему понравилось то, что нафантазировал неведомый Радий Кварк, — и не одно это.
Эрих Мария Ремарк, тепло думал он, литературный кумир нашего поколения, чья молодость совпала с пятидесятыми… Один из первых прорвавшихся к нам из наглухо занавешенной потусторонности их мира, нормальный интерес к которому расценивался как отступничество от Идеалов, измена Принципам, гнусное предательство. Возможно, мы преувеличивали художественные достоинства его романов. Наверное, так, иначе не могло быть, ведь после всех этих поддельных ценностей — апробированных, высокими премиями отмеченных литературных суррогатов, санкционированных этических и эстетических истин — элементарно честный рассказ о людях, их естественных отношениях, о боли, счастье, усталости, жизни, смерти и любви был для нас откровением… Он вспомнил, каких долгих и трудных усилий, какого страдания стоило ему самому освобождение от искаженных оценок прекрасных произведений, созданных не западными писателями, не отечественными «безродными космополитами», а классиками нашей родной, во всем мире признанной литературы. И, вспомнив, с горечью подумал: практически на это духовное раскрепощение ушла вся самостоятельная, взрослая жизнь, и все-таки до конца вытравить из себя интеллектуальное рабство не удалось. Как же глубоко внедрились предрассудки! Пожалуй, здесь выражение «проникли в кровь и плоть» перестает звучать метафорически. Именно так, ибо окаменелые идеологические, философские конструкции покрывались столь искусным, а главное, прочным, лаковым налетом революционности, «единственно возможной в этом мире истинности», что из идей превращались в своего рода ферменты, регулирующие, направляющие всю нашу жизнедеятельность. Моему поколению, вероятно, уже не освободиться — с годами организм теряет способность к обновлению…
В третий или четвертый раз за полчаса закуривая, нервно щелкнул изящной японской зажигалкой, хотел вспомнить, кем подарена дорогая безделушка, не смог, брезгливо сформулировал: «Еще один атрибут неординарного положения в обществе, пустяковое, но вещественное свидетельство социальной несправедливости; рядовым гражданам таких подарков не делают, во всяком случае, люди, которых потом сразу и не вспомнишь…» Нелицеприятно спросил себя: не оттого ли, в частности, пугает мысль о пенсии? Не в зажигалке, конечно, дело, да ведь она — символ… Подсознательно ударяясь в бегство от унизительных мыслей, придвинул рукопись, уже без мрачности, снисходительно подумал: «Радий Кварк — не больше и не меньше! Каково, а? Совсем, надо полагать, мальчишка. Псевдоним настолько претенциозен, что трогательно даже». Живо представилось: раннее утро, автор ставит последнюю точку, обводит комнату затуманенным взором, лишь теперь замечает ненужность света настольной лампы… Он, несомненно, пишет по ночам, в таком возрасте литератору лестно называть себя «совой». Придирчиво перечитывает рукопись и, какой бы она ни была на самом деле, говорит себе с приличествующей автору скромностью:
«А что? Не так уж скверно… По крайней мере — необычно». С трудом дождавшись начала дня, спускается по лестнице. Непременно пешком, заставляя себя — вопреки нетерпению и одновременно свойственной юности лени пренебречь лифтом. Потому что, как ни тянул, вышел все-таки слишком рано; и редакция еще не работает, н почта — коль скоро, из застенчивости, решил писать рукопись письмом — закрыта.
Хмурое редакторское лицо смягчилось. Господи, сколько авторов перевидал он на своем веку! В отличие от «братьев меньших» человек не умеет удовлетворяться отпущенными природой средствами самовыражения. Он одержим потребностью высказать свое способами, которые создали эволюция плюс технический прогресс… Редактору приходилось иметь дело и с графоманами, и с подлинными талантами, к сожалению, как известно, не умеющими обычно за себя постоять, и с агрессивными бездарностями. В конечном счете — если отбросить особо тяжелые случаи — он даже к представителям последней категории относился сочувственно, хотя называл их неприязненно «танками». Рассуждал так: разумеется, и среди пишущих встречаются разные штучки (не говоря уже об анонимщиках-клеветниках и прочих мерзавцах) — например, карьеристы, самодовольные наглецы, — и тем не менее есть в них нечто трогательное, ибо самый малоэффективный, тернистый путь к успеху выбрали… Ладно, добродушно сказал он Радию Кварку, будем надеяться, тебе повезет больше других. Вложив в ладони усталое нервное лицо, принялся читать дальше. Рассказ был слишком велик — тоже свидетельство неопытности автора; если печатать его в первозданном виде и объеме, то всех четырех газетных полос не хватит. Вряд ли, впрочем, могла зайти речь об опубликовании «Троянского коня». Не потому, что рукопись нуждалась в серьезной доработке, была «сырой» — это дело поправимое, — в силу иных причин, весомых, трудно устранимых препятствий… Однако возникшая поначалу законная досада на заведующего отделом литературы и искусства, почему-то не решившего судьбу рассказа самолично, скоро исчезла. На первых порах посмеиваясь, все больше увлекаясь, он прочитал все. По обыкновению газетчиков- профессионалов, покончив с очередной страницей, редактор, не переворачивая, подкладывал ее под остальные, и, когда чтение было завершено, страницы расположились в исходном порядке, словно предлагая начать с начала.
