Айзек Азимов - На земле достаточно места (Сборник рассказов)
Это было неоспоримо, и Уэйл только спросил:
– Так чего же вы хотите от меня?
– Не могли бы вы подсказать нам, каково происхождение этого цилиндрика?
– Мистер Бэрн, я не полицейский!
– Что вы, что вы! Я вовсе не прошу вас делать за нас нашу работу. Министерство вполне способно проводить собственные расследования. Я только спрашиваю ваше мнение как специалиста. Вы сказали, что это не продукция вашей компании. Так чья же это продукция?
– Во всяком случае, не какой-либо солидной фирмы, изготовляющей грезы, за это я могу поручиться. Слишком скверно сделано.
– Возможно, нарочно. Для маскировки.
– И это не произведение профессионального мечтателя.
– Вы уверены, мистер Уэйл? А не могут профессиональные мечтатели работать и на какое-нибудь тайное предприятие - ради денег... или просто для собственного удовольствия?
– Отчего же? Но во всяком случае, этот цилиндрик - не их работа. Полное отсутствие обертонов. Никакой объемности. Правда, для такого произведения обертоны и не нужны.
– А что такое обертоны?
– Следовательно, вы не увлекаетесь грезами? - мягко усмехнулся Уэйл.
– Я предпочитаю музыку, - ответил Бэрн, тщетно пытаясь не выглядеть самодовольным снобом.
– Это тоже неплохо, - снисходительно заметил Уэйл. - Но в таком случае мне будет труднее объяснить вам сущность обертонов. Даже любители грез не смогли бы сказать вам толком, что это такое. И все-таки они сразу чувствуют, что греза никуда не годится, если ей не хватает обертонов. Видите ли, когда опытный мечтатель погружается в транс, он ведь не придумывает сюжетов, какие были в ходу в старом телевидении и кинокнигах. Его греза слагается из ряда" отдельных видений, и каждое поддается нескольким толкованиям. Если исследовать их внимательно, можно найти пять-шесть таких толкований. При простом впитывании заметить их трудно, но они выявляются при тщательном анализе. Поверьте, мои психологи часами занимаются только этим. И все обертоны, все различные смыслы сливаются в единую массу управляемой эмоции. А без них греза была бы плоской и пресной. Скажем, сегодня утром я пробовал десятилетнего мальчика. У него, несомненно, есть задатки. Облако для него не просто облако, но и подушка. А наделенное сенсуальными свойствами обоих этих предметов, облако становится чем-то большим. Конечно, греза этого мальчика еще крайне примитивна. Но когда он окончит школу, он пройдет специальны" курс и тренировку. Он будет подвергнут ощущениям всех родов. Он накопит опыт. Он будет изучать и анализировать классические грезы прошлого. Он научится контролировать и направлять свои мечты, хотя я всегда утверждаю, что хороший мечтатель, когда он импровизирует...
Уэйл внезапно умолк и после паузы продолжал уже спокойнее:
– Простите, я несколько увлекся. Собственно говоря, я хотел объяснить вам, что у каждого профессионального мечтателя существует свой тип обертонов, который ему не удалось бы скрыть. Для специалиста это словно его подпись на грезе. И мне, мистер Бэрн, известны все эти подписи. Ну, а порнография, которую вы мне принесли, вообще лишена обертонов. Это произведение обыкновенного человека. Может быть, он и не лишен способностей, но думать он умеет не больше, чем вы и я.
– Очень многие люди умеют думать, мистер Уэйл, - возразил Бэрн, краснея. - Даже если они и не создают грез.
– Ах, право же! - Уэйл взмахнул рукой. - Не сердитесь на старика. Я сказал "думать" не в смысле "мыслить", а в смысле "грезить". Мы все немножко умеем грезить, как все немножко умеем бегать. Но сумеем ли мы с вами пробежать милю за четыре минуты? Мы с вами умеем говорить, но ведь это же еще не делает нас составителями толковых словарей? Вот, например, когда я думаю о бифштексе, в моем сознании возникает просто слово. Разве что мелькнет образ сочного бифштекса на тарелке. Возможно, у вас образное восприятие развито больше и вы успеете увидеть и поджаристую корочку, и лук, и румяный картофель. Возможно. Ну, а настоящий мечтатель... Он и видит бифштекс, и обоняет его, и ощущает его вкус и все, что с ним связано, - даже жаровню, даже приятное чувство в желудке, и то, как нож разрезает мясо, и еще сотни всяких подробностей, причем все сразу. Предельно сенсуальное восприятие. Предельно. Ни вы, ни я на это не способны.
– Ну, так! - сказал Бэрн. - Значит, тут мы имеем дело не с произведением профессионального мечтателя. Во всяком случае, это уже что-то, - он спрятал цилиндрик во внутренний карман пиджака. - Надеюсь, мы можем рассчитывать на вашу всемерную помощь, когда примем меры для прекращения подобного тайного производства?
– Разумеется, мистер Бэрн. От всей души.
– Будем надеяться, - сказал Бэрн тоном человека, сознающего свою власть. - Конечно, не мне решать, какие именно меры будут приняты, но подобные штучки, - он похлопал себя по карману, где лежал цилиндрик, невольно наводят на мысль, что следовало бы ввести действительно строгую цензуру на грезы.
Бэрн встал.
– До свидания, мистер Уэйл.
– До свидания, мистер Бэрн. Я всегда надеюсь на лучшее.
Фрэнсис Беленджер влетел в кабинет Джесса Уэйла, как всегда, в страшном ажиотаже. Его рыжие волосы стояли дыбом, а лицо лоснилось от пота и волнения. Но он тут же замер на месте. Уэйл сидел, уткнувшись головой в сложенные на столе руки, так что виден был только его седой затылок.
Беленджер судорожно выговорил:
– Что с вами, шеф?
Уэйл поднял голову.
– Это вы, Фрэнк?
– Что случилось, шеф? Вы больны?
– В моем возрасте все больны, но я еще держусь на ногах. Пошатываюсь, но держусь. У меня был уполномоченный из министерства.
– Что ему понадобилось?
– Грозил цензурой. Он принес образчик того, что ходит по рукам. Дешевые грезы для пьяных оргий.
– Ах ты черт! - с чувством сказал Беленджер.
– Беда в том, что опасения за нравственность - отличный предлог для разворачивания широкой кампании. Они будут бить и правых и виноватых. А по правде говоря, Фрэнк, и наша позиция уязвима.
– Как же так? Уж наша продукция абсолютно целомудренна. Приключения и романтические страсти.
Уэйл выпятил нижнюю губу и наморщил лоб.
– Друг перед другом, Фрэнк, нам незачем притворяться. Целомудренна? Все зависит от точки зрения. Конечно, то, что я скажу, не для широкой публики, но мы-то с вами знаем, Фрэнк, что в каждой грезе есть свои фрейдистские ассоциации. От этого никуда не уйдешь.
– Ну, конечно, если их специально выискивать! Скажем, психиатр...
– И средний человек тоже. Обычный потребитель не знает про эту подоплеку и, возможно, не сумеет отличить фаллический символ от символа материнства, даже если ему прямо на них указать. И все-таки его подсознание знает. Успех многих грез и объясняется именно этими подсознательными ассоциациями.
