Владимир Баканов - Человек, который дружил с электричеством (сборник)
— Меня задергали звонками, — плачущим голосом проговорил Филипсо, — я не знал, что вы уже починили свой омикрон. Я не хотел. Я ведь как раз собирался…
Постепенно до него дошло, что он один. Никогда прежде он не чувствовал себя таким одиноким. Рассеянно подняв трубку, Филипсо поднес ее к уху и услышал возбужденный голос издателя:
— …так и назовем ее: «Последнее средство». А на обложке — шикарная блондинка в чем мать родила вылезает из радарной антенны. Здорово, Джо. Это единственное, чего ты еще не пускал в ход. Вот увидишь, это будет взрыв бомбы. Твой Храм тоже не прогадает. Напиши мне книгу в две недели, и ты сможешь открыть у себя филиал казначейства США.
Медленно, без единого слова, не дожидаясь, пока издатель кончит говорить, Филипсо опустил трубку. Вздохнув, он повернулся и зажег свет над пишущей машинкой. Вложил два чистых листа, переложенные копиркой, прокрутил валик, передвинул каретку в среднее положение и написал:
Джозеф Филипсо
ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО
Его пальцы легко, уверенно и быстро заскользили по клавишам.
Генри Каттнер
МУЗЫКАЛЬНАЯ МАШИНА
Джерри Фостер поведал бармену, что на свете нет любви. Бармен, привыкший к подобным излияниям, заверил Джерри, что тот ошибается, и предложил выпить.
— Почему бы и нет? — согласился Фостер, исследуя скудное содержимое своего бумажника. — «Всегда, пока я был, и есмь, и буду, я пил, и пью, и буду пить вино»[16]. Это Омар.
— Ну как же, — невозмутимо ответил бармен. — Пейте, не стесняйтесь, приятель.
— Вот ты зовешь меня приятелем, — пробормотал Фостер, слегка уже подвыпивший приятный молодой блондин с подернутыми дымкой глазами, — но никому я не нужен. Никто меня не любит.
— А вчерашняя крошка?
— Бетти? Дело в том, что вчера я заглянул с ней в одно местечко, а тут появилась рыжая. Ну, я бортанул Бетти, а потом рыжая отшила меня. И вот я одинок, все меня ненавидят.
— Возможно, не стоило гнать Бетти, — предположил бармен.
— Я такой непостоянный… — На глазах у Фостера навернулись слезы. — Ничего не могу поделать. Женщины — моя погибель. Налей мне еще и скажи, как тебя звать.
— Остин.
— Так вот, Остин, я, кажется, влип. Не обратил внимания, кто победил вчера в пятом забеге?
— Скороход, вроде бы.
— А я ставил на Белую Молнию. Сейчас должен подойти Сэмми. Хорошо еще, что удалось раздобыть денег — с ним лучше не шутить.
— Это верно. Простите.
— И ты меня ненавидишь, — грустно прошептал Фостер, отходя от стойки.
Он был немало удивлен, заметив сидящую в одиночестве Бетти. Но сегодня ее золотистые волосы, чистые глаза, белорозовая кожа потеряли для него свою привлекательность. Она ему наскучила.
Фостер прошел дальше — туда, где в полумраке поблескивал хромом продолговатый предмет. Это было то, что официально называлось «проигрыватель-автомат», а в обиходе звалось просто «джук-бокс» или «музыкальная машина».
Прекрасный аппарат. Его хромированные и полированные части переливались всеми цветами радуги. Более того, он не следил за Фостером и держал рот на запоре.
Фостер ласково похлопал машину по блестящему боку.
— Ты моя девушка, — объявил Джерри. — Ты прекрасна. Я люблю тебя безумно. Слышишь? Безумно.
Фостер достал из кармана монетку и туг увидел, как в бар вошел коренастый брюнет и подсел к мужчине в твидовом костюме. После короткой беседы, завершившейся рукопожатием, коренастый вынул из кармана записную книжку и что-то пометил.
Фостер достал бумажник. У него уже были неприятности с Сэмми, и больше он не хотел. Букмекер весьма ревностно относился к своим финансовым делам. Джерри пересчитал деньги, моргнул, снова пересчитал; в животе мерзко екнуло. То ли он их потерял, то ли его обманули, но денег явно было мало…
Сэмми это не понравится.
Яростно принуждая затуманенные мозги шевелиться, Фостер прикинул, как выиграть время. Сэмми его уже заметил. Если бы выбраться через черный ход…
В баре стало слишком тихо. Фостеру нужен был какой-нибудь шум, чтобы скрыть свое состояние. Он обратил, наконец, внимание на монетку, зажатую в пальцах, и торопливо сунул ее в прорезь джук-бокса.
В лоток для возврата монет посыпались деньги.
Шляпа Джерри оказалась под лотком почти мгновенно. Четвертаки и десятицентовики лились нескончаемым потоком. Джук-бокс взорвался песней, и под царапанье иглы из автомата понеслись звуки «Моего мужчины», заглушая шум монет, наполнявших шляпу Фостера.
Наконец поток иссяк. Фостер стоял как вкопанный, вознося благодарственную молитву богам-покровителям, когда к нему подошел Сэмми. Жучок посмотрел на все еще протянутую шляпу.
— Эй, Джерри! Сорвал куш?
— Ага, в клубе поблизости. Никак не могу разменять. Поможешь?
— Черт побери, я не разменная касса, — усмехнулся Сэмми. — Свое возьму зелененькими.
Фостер опустил позвякивающую шляпу на крышку автомата и отсчитал купюры, а недостаток покрыл выуженными четвертаками.
— Благодарю, — сказал Сэмми. — Право, жаль, что твоя лошадка оказалась слабовата.
— «О, любовь, что длится вечно…» — заливался джук-бокс.
— Ничего не поделаешь, — отозвался Фостер. — Может, в следующий раз повезет.
— Хочешь поставить?
— «Если все вокруг станет плохо вдруг, то спасенья круг бросит верный друг…»
Фостер вздрогнул. Последние два слова песни поразили его, возникли из ниоткуда и намертво, как почтовый штамп, засели в голове. Больше он ничего не слышал; эти слова звучали на все лады нескончаемым эхом.
— Э… верный друг, — пробормотал он. — Верный…
— A-а… Темная лошадка. Ну ладно, Верный Друг, третий заезд. Как обычно?
Комната начала вращаться, но Фостер сумел кивнуть. Через некоторое время он обнаружил, что Сэмми пропал; на проигрывателе стоял лишь его бокал, рядом со шляпой. Джерри, наклонившись, вперился сквозь стекло во внутренности автомата.
— Не может быть, — прошептал он. — Я пьян. Но пьян недостаточно. Нужно выпить еще.
С отчаянием утопающего он схватил бокал и двинулся к стойке.
— Послушай, Остин… Этот джук-бокс… он как, хорошо работает?
Остин выдавливал лимон и не поднял глаз.
— Жалоб нет.
Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот по-прежнему стоял у стены, загадочно отсвечивая хромом и полировкой.
Не знаю, что и думать… — заметил Фостер.
На диск легла пластинка. Автомат заиграл «Пойми же — мы просто любим друг друга».
Дела Фостера в последнее время шли из рук вон плохо. По натуре консерватор, к несчастью для себя он родился в век больших перемен. Ему необходимо было чувствовать твердую почву под ногами, а газетные заголовки не внушали уверенности, и уж тем более не устраивал его новый образ жизни, складывающийся из технических и социальных новшеств. Появись он на свет в прошлом веке, Фостер катался бы, как сыр в масле, но сейчас…
