Айзек Азимов - Дибук с Мазлтов-IV
— А как насчет женщин?
— В Писании об этом не сказано.
— Мне кажется, что ваш Бог — сексист.
— Ну, простите мою прямоту, Он, по крайней мере, не такая штуковина, которая лежит в лощинке, чтобы на нее птички гадили.
— Не грубите!
— Извините, конечно, но не надо обзывать единого истинного Бога нехорошими словами.
— Я же только спросил.
— Так не надо камню задавать такие вопросы! Хотите услышать эту историю или нет?
— Да, конечно, но…
— Что еще за «но»?!
— Зачем этот ваш Бог торговался с Авраамом? Надо было сказать просто: «Я так решил» — и не валандаться.
Я уже здорово взъелся, ну, вы понимаете?
— Потому что этот Авраам был менч, потрясающий тип, вот почему, ясно, да? — Камень промолчал. Дулся, наверное. Ну пускай дуется. — И тогда Авраам сказал: «Хорошо, а что, если я найду сорок праведников?» И Бог ответил: «Ладно, пусть будет сорок». Авраам спросил, а как насчет тридцати, и Бог сказал: «Ну пускай тридцать», и Авраам поинтересовался: «А если двадцать?», и Господь заорал: «Кончай нудеть, пусть будет двадцать…»
— Позвольте я продолжу, — прервал меня Камень. — Авраам сказал «десять», и ваш Бог разъярился и выкрикнул: «Десять, и кончим на этом!», и так получилось, что для молитвы нужно десять человек.
— Нет, вы определенно слышали эту историю, — пробурчал я.
Камень опять замолк.
— Слушайте, — произнес он наконец, — мне нравится ваша вера. Мне в общем-то надоело быть Рабом Камня, даже если я главный Раб. Что скажете, если я обращусь в вашу веру, пойду с вами и стану десятым для миньяна?
Я поразмыслил над этим.
— Ну-у, Талмуд определенно гласит: «Девять свободных и раб вместе могут считаться миньяном». Но на это можно возразить, что, когда рабби Элиэзер, войдя в синагогу, не нашел там десяти евреев, он освободил своего раба, чтобы тот стал десятым, однако, окажись в синагоге лишь семеро и освободи он двух рабов, это не было бы кошерно. Так что с одним освобожденным рабом и рабби был миньян, а с восемью свободными и двумя рабами — нет, это ясно. И ты поставь себя на мое место, ты же не мой раб, ни в каком смысле. Ты — Раб Камня. Да и на обращение уходит время. Ты на иврите не говоришь? Хоть немножко?
— А что такое иврит?
— Ладно, забудь. А как насчет еды? Я имею в виду кошер?
— Что эти кошеры собой представляют? Если надо, буду есть. В конце концов, столько времени питаясь жучками, к каким только зверюшкам не привыкнешь.
Безнадежно. Правда, на минуту я было решил — почему бы и нет? Но чем дольше я об этом думал, тем лучше понимал: даже если у меня достанет хуцпа вернуться к Иешае с камнем за пазухой вместо Кадака, ничего путного из этого не выйдет. Этот Камень был неплохой парень, но, пока я сидел и думал, он опять выплюнул свой клейкий язык, подхватил бычью муху, перевернул (он таки полагал, что это потрясающе), размазал по себе и принялся жрать. А ведь Книга Бытия (глава 9, стих 4) запрещает всему семени Ноеву употреблять в пищу кровь животных, так как же я мог принести этот Камень и сказать: «Вот, я освободил этого Раба Камня, и он у нас будет десятым», а посреди «Адонаи» вылетает этот мерзкий язык и слизывает мошку со стены. И думать забудьте.
— Послушай, — сказал я как мог мягко, я ведь не хотел его обидеть, — ты сделал очень благородное предложение, и при других обстоятельствах я бы его, не задумываясь, принял. Но прямо сейчас меня здорово поджимает время, а учить иврит долго, так что давай отложим это дело. Я потом вернусь.
Его это здорово огорчило, но это был настоящий менч — он заявил мне, что понимает, и пожелал счастья с Развратистами, и позволил быстренько укатиться. Жаль, что он нам не подходил. Я что имею в виду — как бы вам понравилось жариться весь день на солнце, чтобы птички вам гадили на лицо, а самой большой радостью в жизни был сочный жучок?
Но знай я, что будет дальше, сколько цорес я поимею, я бы с радостью отволок с собой этот Камень вместе с жучьим дреком. Поверьте, насекомоядный камень — не самое худшее на свете.
Ладно, не будем размазывать кашу по тарелке. Я шел по следу этого поца Кадака через катакомбы Развратистов (где я лишился способности использовать свой пупик, всех денег, зрения на задний глаз, второй левой руки и ярмулке), через посадочный док в космопорту, откуда отправлялась на Бромиос какая-то секта Очернителей (там меня так избили, что я еле живым уполз), через лавовые поля, где проходили последние ритуалы перед отлетом Истинные Почитатели Страдания (там я пострадал по первому классу, вы даже представить себе таких мучений не можете), через Скинию Рта (тамошний пророк — с виду одни зубы — откусил мне кончик антенны, Бог знает зачем, наверное, просто обиделся, что его оставили), через Тайное Племя Уродов (там я пришелся как раз ко двору — так был к тому времени изувечен и окровавлен), через Гнездилище Благословенной Глубины Непроизносимого Трихла (я бы его не смог произнести, даже будь у меня несколько ртов… но эти веселые ребята меня тоже побили) к Архидруиду Пустоты, следуя за несчастным поцем Кадаком — и, поверьте мне, никто, даже самый отъявленный язычник, не сказал о нем доброго слова, — пока Архидруид не заявил мне, что последний раз видел Кадака десять лет назад, когда превратил его в бабочку и отправил в пустыню, чтобы тот и подох там от жары.
Вот потому я и стою наконец перед тобой, тупая ты ползучая бабочка. Я рассказал всё, и ты теперь видишь, в каком я дреке сижу, и не думай, что Аврам или все остальные мне спасибо скажут, они только нудеть будут, что я так долго возился. И вот поэтому ты пойдешь со мной.
Ни слова. Ни звука ты не издал. Ни крылом махнуть, ни сказать: «Привет, как ты, Евзись?» Ничего.
Ты думаешь, я тут перед тобой распинался по ободья в песке ради того, чтобы рассказать веселую историю? Да я знаю, что ты — Кадак! Откуда знаю?
А ты хлюпни носом еще разок и спроси, откуда я знаю!
Идем со мнеой. Или ты сам пойдешь, или я тебя за крылья отволоку, знаешь, для бабочки ты довольно-таки уродлив, нет?
Урод ты, вот кто. А что до того, что ты еврей по рождению, так это цорес для всех зухмунских синих евреев.
Видишь, я уже разозлился. Из-за тебя меня изнасиловали, обгадили, сделали инвалидом, ослепили, обожгли, оскорбили, ограбили, покрыли жучиным шмуцем, несчастный и жалкий, я слонялся среди язычников и получил солнечный ожог, и я честно скажу тебе — ты пойдешь со мной, Кадак, или я тебя придушу прямо посреди этой фарблондженной пустыни!
