Вячеслав Назаров - Вечные паруса
— Засмеют — это точно.
И когда они были у своих кораблей и послушные автоматы готовились принять на борт запасные баки с горючим и их самих, в гермошлеме прозвучал неожиданно серьезный и почему-то грустный голос Свэна:
— Послушай, Тэдди, а сколько длилась вся эта петрушка?
— Что-то около двух часов, Свэн.
* * *Это был странный мир.
Издалека Юпитер был похож на сплюснутый эллиптический щит — именно щит, а не яйцо, сплюснутое на полюсах. В отличие от всех планет, которые когда-либо видел Тэдди, Юпитер почему-то казался плоским, как солнце на декорациях мюзик-холла.
Ученым проще. Когда их спрашиваешь: "почему?", они отвечают твердо и кратко: "Это одна из особенностей гигантских планет". И все. Как будто этими словами можно объять всю тоску по привычным, выстраданным в течение тысяч лет и закрепленным в генах законами геометрии, представлениям, тоску по реальности, представление о которой теряешь, попадая в гравитационное поле "Папаши".
"Папаша"… Вот висит гигантский щит, преграждая дорогу, и на щите этом, как на щите Медузы, начертаны неведомые письмена, видеть которые не дано человеку. Он многоцветен, этот щит, — голубоватый фон планеты перечеркивают резкие, в зазубринах, коричневые полосы, параллельные экватору. Эти голубые и коричневые зоны на эллипсе планеты меняются, но очень медленно — десятки земных лет проходит, прежде чем удается заметить смещение.
Сейчас Юпитер выглядел, как три года назад, когда они были здесь со Свэном. Все та же голубая полоса на экваторе, а вокруг нее симметрично расположены две широкие тропические полосы. Дальше — менее яркие полосы и зоны умеренного пояса, а полярные области, однородные и неяркие, уже нависли над кораблями.
Да, нависли, Свэн с его любовью ко всякого рода жаргонным словечкам называет это "заглатыванием".
Дело в том, что на определенном расстоянии щит Юпитера начинает вести себя несколько необычно — его края вытягиваются и начинают постепенно обволакивать корабли. Сначала "Папаша" превращается в полусферу, вогнутой частью обращенную к кораблям. Это, в общем-то, довольно обычно любая планета на близком расстоянии кажется не шаром, а вогнутой чашей.
Но "Папаша" этим не ограничивается. Края горизонта ползут все выше и выше, и, в конце концов, вы оказываетесь внутри сферы — Юпитер окружает вас со всех сторон своей поверхностью, и лишь маленькое черное пятно вверху остается от того необъятного, что называется Космос.
Юпитер заглатывает корабль, как росянка — мошку, и странный глобус, вывернутый наизнанку, начинает оживать.
Первыми оживают округлые светлые облака: их движение уже доступно взгляду, как перемещение минутной стрелки. Потом начинают двигаться резко ограниченные, удлиненные коричневые пятна. Их движение напоминает скачки дафний под микроскопом — минута покоя, неуловимый рывок, и снова покой, и только края коричневой массы чуть дрожат. Светлые зоны резкими прямыми штрихами пересекают вдруг непонятные перемычки, идущие от расположенных на разных широтах темных полос.
И вся эта бесшумная свистопляска торжествует вверху, внизу, с обоих боков, и потому звездолетчиков никак не может оставить противное ощущение, словно ты — муха, попавшая в бутылку, или, точнее, в какой-то светящийся пузырь, из которого никак не найти выхода.
Говорят, здесь повинно мощное поле тяготения Юпитера — оно искажает путь световых лучей, и человек, попавший в это поле, видит не то, что на самом деле. Очень может быть. Только от этого не легче.
— Туда?
— Ну, конечно, Тэдди. Метеорологи обещали хороший метеоритный дождь. А все это идет туда, как в трубу.
Свэн помолчал, а потом проговорил раздумчиво:
— Черт подери, хотел бы я знать, что там есть на самом деле. Почему туда прут метеориты, причем почти всегда радиоактивные. Какой дьявол их туда тащит?
Он снова помолчал. Потом улыбнулся невесело:
— Ты знаешь, Тэдди, я, наверное, плохой астронавт. Я не люблю всей этой звездной гонки. Не потому, что там, в звездах, — страшно. Нет. Просто мне кажется, что мы обгоняем самих себя. Мы еще не до конца разобрались на Земле, а нас потянуло в космос. Мы еще не разобрались в своей родной Солнечной системе, а нас уже бросило к другим галактикам. Немудрено, что мы там ничего не находим — мы просто еще не знаем, что искать…
И вдруг без всякой связи:
— Ты не сердишься, что я опять потащил тебя к Красному Пятну?
— Нет, Свэн. Хотя, откровенно говоря, я не люблю того, что не входит в мой мозг. А пятно не входит — убей меня. Как и весь этот Юпитер…
Оно висело сейчас как раз над ними — кроваво-красная, почти овальная клякса на голубоватой сфере, где-то на широте двадцати градусов, таинственное атмосферное возмущение, периодически засасывающее все радиоактивное. Пятно багровело над головой, но чтобы добраться до него, надо было лететь в обратную сторону — вниз, и в этом была еще одна нелепость странного мира, который настойчиво предлагал смятенному уму все, кроме разгадок.
Мезонные двигатели несли машины, и Красное Пятно расплывалось над головами тысячекилометровой клокочущей раной, а на экранах локаторов все чаще мелькали зеленые черточки метеоров.
— Давай трал, Тэдди. Кажется, нам повезло.
Тэдди и сам заметил характерное волнообразное мерцание в правом нижнем углу главного визира. Перекинув ключ на инфравидение и добавив увеличение, он тихо охнул. Чуть в стороне и впереди шли целых три гловэллы. Редко кто из звездолетчиков мог похвастать тем, что видел гловэллу, распустившуюся в естественных условиях. И только Ежи Стравинский рассказывал о том, что видел легендарный "танец тройной спирали". Он даже пытался снять этот танец в инфралучах, но дело было в Поясе Астероидов, а там, как известно, не киноателье: автоматы бросали его разведчик из стороны в сторону, уклоняясь от каменных ядер, а пушка ультразащиты работала почти без перерыва, расстреливая камешки помельче. Так что фильма не получилось: гловэллы были едва видны сквозь вспышки, а зигзаги, которые выписывал космолет, окончательно все испортили. Пленка Стравинского надолго перессорила астроботаников мира, и они до сих пор не пришли к единому мнению — что же такое, в конце концов, гловэлла — живой организм или причуда кристаллографии. Адепты кристаллоорганики объявили гловэллу бродячим растением, перерабатывающим космическую пыль под влиянием жесткого рентгеноизлучения, а пленку Стравинского — доказательством жизнедеятельности этой редкой и капризной незнакомки. Их противники видели в "танце" случайную игру полей тяготений астероидов и даже обыкновенную фальсификацию. Стравинского чуть было не привлекли к суду, но все так запуталось, что докопаться до истины было невозможно, а темпераментные клятвы измученного поляка только усугубляли недоверие.
