Роберт Сойер - Вспомни, что будет
Вагоны поездов метро были просторными и чистыми, хотя, как слышал Тео, в часы пик народа в них набивалось порядочно. Его особенно поразило, когда поезд подземки — это название тут совсем не годилось — проезжал над парковой зоной Дон-Вэлли по мосту высотой не менее ста метров. Вид открывался потрясающий, но самым удивительным было то, что мост через Дон-Вэлли был построен за несколько десятков лет до того, как в Торонто пустили первую линию метро, и тем не менее конструкция моста позволила проложить по нему двухколейную систему рельсов. Не часто увидишь примеры такой дальновидности при перспективном планировании городов.
На станции Йондж Тео сделал пересадку и поехал к центру Северного Йорка. Для того чтобы попасть в высотный жилой дом, где его ждал автор письма, ему не пришлось даже выходить на улицу — станция находилась прямо под домом. В этом жилом комплексе располагался также книжный супермаркет сети «Индиго», кинотеатр и крупный элитный продуктовый магазин «Лоблоз», специализировавшийся на продуктах питания под громким названием «Выбор президента». Это немного удивило Тео. По идее, правильнее было бы назвать эту линию «Выбор премьер-министра».[54]
Тео представился консьержу, который провел его через отделанный мрамором вестибюль к лифтам. Тео поднялся на тридцать пятый этаж, без труда нашел нужную квартиру и постучал в дверь.
Дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет шестидесяти пяти, с азиатскими чертами лица.
— Здравствуйте, мистер Чэн, — сказал Тео. — Спасибо, что согласились повидаться со мной.
— Прошу вас, входите.
Хозяин квартиры отошел в сторону и пропустил Тео вперед. Тео снял туфли и вошел в роскошную квартиру. Чэн провел Тео в гостиную с окнами на юг. Вдали виднелись небоскребы в центре Торонто, стройная игла телебашни, а еще дальше — озеро Онтарио, раскинувшееся до горизонта.
— Я очень вам благодарен за ваше письмо, — начал Тео. — Можете себе представить, как мне было тяжело.
— Не сомневаюсь, — кивнул Чэн. — Хотите чаю? Кофе?
— Нет, ничего не нужно, благодарю вас.
— Что ж, — сказал Чэн, — тогда прошу садиться.
Тео сел на диван, обтянутый оранжевой кожей. На столике рядом с диваном стояла расписная фарфоровая ваза.
— Какая красивая! — воскликнул Тео.
Чэн кивнул в знак согласия.
— Эпоха династии Мин, естественно. Этой вазе почти пятьсот лет. Скульптура — величайшее из искусств. Стоит языку выйти из употребления, и письменный текст да и печатный тоже утрачивают смысл, а вот материальные объекты, пережившие столетия или тысячелетия, бесценны. Сегодня каждый способен оценить красоту древнекитайских, древнеегипетских и ацтекских артефактов. Я коллекционирую и те, и другие, и третьи. Каждый из мастеров, кто изготовил эти предметы, до сих пор живет в своих творениях.
Тео издал нечленораздельный звук и откинулся на спинку дивана. На стене напротив висела картина маслом. Залив Цзюлун. Тео кивком указал на картину:
— Гонконг.
— Да. Вы там бывали?
— В тысяча девятьсот девяносто шестом году, мне тогда было четырнадцать, родители взяли отпуск и повезли нас с братом туда. Они хотели, чтобы мы увидели Гонконг до того, как он перейдет в руки коммунистического Китая.
— Да, те последние два-три года были на редкость благоприятными для туризма, — заметил Чэн. — Но как раз в это время многие покидали страну. Я сам тогда эмигрировал из Гонконга в Канаду. В то время почти двести тысяч уроженцев Гонконга перебрались сюда. До того, как британцы вернули нашу страну китайцам.
— Я бы, наверное, тоже уехал, — произнес сочувственным тоном Тео.
— Те из нас, кто мог себе это позволить, уехали. И, судя по видениям некоторых людей, через двадцать один год обстановка в Китае не станет лучше. Поэтому я рад, что уехал. Мне была нестерпима мысль о потере свободы. — Чэн немного помолчал. — Но вы, мой юный друг, можете потерять еще больше. Честно говоря, я думал, что через двадцать один год буду давно в могиле, а потому с радостью узнал, что если у меня было видение, то, значит, к тому времени я еще не умру. И поскольку в видении я чувствовал себя довольно бодрым, то, видимо, проживу еще дольше. Ваша жизнь может оборваться. В моем видении, как я сообщил вам в письме, упоминалось ваше имя. Прежде я никогда о вас не слышал. Прошу меня извинить. Но ваше имя звучало настолько музыкально — Теодосиос Прокопидес, — что я его сразу запомнил.
— Вы пишете, что в вашем видении кто-то обсуждал с вами планы меня убить.
— Зловещие планы, если точнее. Но я также упомянул о том, что больше мне практически ничего не известно.
— Я вам верю, мистер Чэн. Но если бы я сумел разыскать человека, который с вами беседовал в вашем видении… Он наверняка знает больше.
— Но, как я уже говорил, этот человек мне незнаком.
— А вы не могли бы его описать?
— Конечно. Белый. Белокожий, как жители Северной Европы, а не с оливковой кожей, как у вас. Не старше пятидесяти лет, а значит, сейчас он почти ваш ровесник. Мы говорили по-английски. Он — с американским акцентом.
— Американских акцентов множество, — заметил Тео.
— Да, да, — согласился Чэн. — Он говорил как выходец из Новой Англии. Может быть, он родом из Бостона.
Ллойд в своем видении находился в Новой Англии, но чтобы Чэн разговаривал с Ллойдом — нет, невозможно. Ведь Ллойд в это время лежал в постели с какой-то старушенцией…
— Что еще вы могли бы сказать о речи этого человека? Как вам показалось, это была речь культурного человека?
— Да, пожалуй. Он употребил слово «встревоженный». Не такое уж редкое слово, но безграмотный человек его вряд ли бы произнес.
— Что именно он говорил? Вы можете вспомнить разговор?
— Попытаюсь. Мы находились в квартире. В Северной Америке. Это я понял по тому, как выглядели электрические розетки. Мне все время кажется, что они здесь похожи на удивленных детишек. В общем, этот человек сказал: «Он убил Тео».
— Тот, с кем вы разговаривали, убил меня?
— Нет. Нет, я его цитирую. Он сказал: «Он убил Тео». А я спросил: «Какого Тео?» Он ответил: «Ты знаешь, какого. Теодосиоса Прокопидеса». Я сказал: «Ах, да». Именно так и сказал: «Ах, да». Во всяком случае стало ясно, что я буду знать вас — или о вас — в две тысячи тридцатом году.
— Продолжайте.
— А потом мой собеседник мне сказал: «Он нас опередил».
— Я… прошу прощения?
— Он сказал: «Он нас опередил». — Чэн сокрушенно покачал головой. — Да, я понимаю, как это звучит. Получается, что у нас с моим собеседником тоже были планы покуситься на вашу жизнь. — Старик развел руками. — Доктор Прокопидес, я богатый человек. А если честно, то очень богатый. Я не стану вам говорить, что такого богатства не добьешься, если не будешь безжалостным, так как мы оба знаем: это не так. Я много лет достаточно круто обходился с конкурентами, а порой балансировал на грани закона. Но я не только бизнесмен. Я еще и христианин. — Он поднял руку. — Пожалуйста, не бойтесь, я не стану читать вам проповеди. Знаю, в некоторых кругах на Западе открыто утверждают, что вера рождает дискомфорт. Словно вера — это нечто такое, о чем не принято говорить в приличном обществе. Я упомянул о том, что я христианин только для того, чтобы сказать: я, может, жесткий человек, но все же богобоязненный. Я ни за что не стал бы замышлять убийство. Я уже сейчас не первой молодости и не собираюсь менять свои моральные устои. Не думаю, что под конец жизни изменю заповедям, которые соблюдаю с детства. Я понимаю, о чем вы сейчас думаете. Фраза «Он нас опередил» может означать, что кто-то убил вас раньше, чем это успели сделать мои подручные. Но повторяю еще раз: я не убийца. К тому же вы, насколько мне известно, физик, а следовательно, у нас с вами очень мало общего. Я в основном занимаюсь инвестициями в недвижимость и биологические исследования: в фармацевтику, генную инженерию и так далее. Сам я не ученый, как вы, наверное, успели понять. Просто капиталист. Но думаю, вы согласитесь со мной в том, что физик вряд ли может стать помехой в моей деятельности. Как я уже сказал, я не киллер. Но как бы то ни было, цитирую дословно: «Он нас опередил».
