Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
— Вам бы, маэстро, следовало быть более добрым и терпеливым, тогда и жена будет верной вам, — сказал я.
— Что ты можешь знать о женах?
— Я становлюсь более ответственным. Я размышляю о женитьбе. Не ссудите ли вы меня небольшой суммой денег?
— Во дни моей юности размышления о женитьбе не требовали расходов.
«Разрушенный мост» близился к завершению. Я видел его не раз во многих постановках, но ничто не могло сравниться с тем, что делали эти тени. Лодочник, переправляющийся через реку, выглядел настоящим, его спина на шарнирах двигалась как у реального гребца. Позади него высоко в горах искрился снег. Пот градом катился по лицам зрителей — чтобы получить такой яркий свет, требовалось очень жаркое пламя.
— Я устал потакать этой шлюхе! — снова начал жаловаться Кемперер. Любая женщина сочла бы за счастье отдать свою невинность такому преуспевающему мужчине, как я. Но сейчас на зашла далеко, слишком далеко, Периан. Я могу быть мстительным, если душа потребует, понимаешь? — И чтобы я лучше понял, он сильно ущипнул меня за запястье. Я вскрикнул от неожиданности и боли как раз в тот момент, когда зубастая рыба начала грызть сварливого работника, ремонтирующего мост. Публика разразилась хохотом, думая, что я испугался.
— Она имела наглость влюбиться в очередного прохвоста. Сегодня утром, когда я искал шнуровку для своего корсета, в ее белье я обнаружил его гнусную писульку. Я намерен подкараулить этого хлыща и хорошенько вздуть его. Я никому не позволю претендовать на чувства моей жены!
Каждое слово он сопровождал новым щипком. Я терпел, чтобы не дать повода для нового взрыва смеха. Это трудно было выдержать, так как Кемперер, будучи в сильном возбуждении, схватив меня за глотку, запрокинул мою голову за спинку кресла. Говоря словами Пола из фарса о трех королях, я оказался «между жизненной усладой и вечностью».
Наконец, тяжело дыша, я вырвался из его хватки.
— Мы можем быть лучшими друзьями, маэстро, но это еще не повод, чтобы вот так сразу задушить меня. Или вы вообразили, что я тот самый прохвост? Вы же знаете, с каким благоговеньем я отношусь к святости брачных уз.
— Прошу прощения. Иногда я горячусь и забываюсь. Я полностью доверяю тебе, иначе бы я не был таким откровенным.
— Возможно, я сам вскорости женюсь.
— Не очень хорошо быть рогоносцем, но еще хуже вечные подозрения. Нельзя тебе жениться, сынок. О, в постели я так же силен, как в молодости. Нет, Периан, пока не окончилась эта гнусная пьеса с мельтешащими тенями, выслушай меня! В моем подчинении много разных головорезов и шпионов, будь спокоен, но скажи мне, замечал ли ты в игре Ла Синглы какую-то непокорность? Хотя бы малейшую! Я хочу, чтобы ты пристально наблюдал за ней, ведь она доверяет тебе, как и я.
— Я не желаю увеличивать число твоих шпионов.
— Нет, нет, господь с тобой, это не затронет твоей чести. Всего лишь наблюдать и сообщать мне о чем-нибудь подозрительном, идет? А мы расширим роль банкрота Фаланте. Такая смешная роль в твоем исполнении. Так ты ничего такого не замечал?
— Трудно поверить, что такая порядочная женщина может обмануть столь достойного мужа!
Его острый локоть застрял у меня меж ребер.
— Могу сказать, что в постели я задаю ей жару, лучшего мужика ей не найти, но все бабы шлюхи в душе. Мужчины по сравнению с ними невинные агнцы. Временами я готов убить ее.
На реке стало спокойно. Разбитый мост остался неотремонтированным. Солнце клонилось к закату. Где-то во тьме зажгли пучок ароматных трав, и публика вдыхала этот круживший голову запах. Вверх по течению плыла стая длинных зубастых рыб. Вершины гор стали розовыми, долину покрыла мгла. Финал был неожиданно трогательным.
— Дрянь, чепуха! — завопил Кемперер, молотя кулаком по креслу. — Ни одной остроумной строчки во всей пьесе! Великий Гарино — великий обманщик. Если «Карагог» будет такой же нелепостью, я не высижу до конца!
Но видно было, что остальные зрители остались довольны. Они требовали подать прохладительные напитки, чтобы утолить жажду. Очень душно было под тентом.
Подошел Портинари, сел рядом со мной и мы пили щербет.
— Вещь пустяковая, но сделано по-новому! — сказал он.
— Когда я был маленьким, один старик из Старого Моста делал постановки «Разрушенного моста» в бочке. Освещением служила только свеча. Вещица старая, ей уже много сотен лет.
— Как и «Духовидцам»… Но, все равно, интерпретация исполнена артистизма, не так ли?
— Несомненно. «Дешевка, может быть, но театр хорош», — процитировал я. Показывает нам реальность без того, чтобы рабски ее копировать.
— Реальность очень скучна… Подумай, как мы здесь удобно устроились, наблюдаем за сменой картин, а с той стороны экрана какой-то истекающий потом бедолага поддерживает полыхающее пламя, достаточное, чтобы его самого поджарить.
— Разве это не в природе искусства? Артист должен страдать, чтобы доставить публике немного удовольствия.
— А, значит, ты согласился играть Фаланте! О чем еще говорил с тобой Кемперер?
К счастью, экран засветился, и послышалась барабанная дробь. Я был избавлен от необходимости отвечать. Замелькали тени. Выпрыгнул длиннорукий Карагог в нелепой красной шляпе, и началась потеха.
Карагог пытается стать школьным учителем, но ему это не удается, и ученики изгоняют его из школы; пробует себя в цирке, но срывается с каната и падает в котел с супом; уходит служить в армию, но пугается выстрела пушки. Образы стремительно менялись перед нашими глазами. Мастер-кукольник применил зоэтропный эффект, эффект калейдоскопа, таким образом в цирковых сценах акробаты прыгали, бегали, танцевали, подбрасывали кверху цветные шары. А шествие солдат в больших шляпах с перьями было просто захватывающим. Они размахивали руками, а оркестр играл «Лилибулеро».
Затем следовала сцена битвы. Экран потемнел. Послышались крики «Огонь!» и вслед за этим — выстрелы. Дрожащий луч света пересек поле битвы, где наготове стояли солдаты. Потянуло дымком — Кемперер кашлял и изрыгал проклятия.
Экран вспыхнул сразу целиком. Все увидели, как кукольники побросали своих марионеток и без оглядки бегут от огня. Весь шатер был охвачен пламенем.
— Видишь, слишком далеко зашел реализм! — сказал, задыхаясь от смеха Портинари, когда мы поспешно выбирались из клубов дыма. У выхода лежала куча афиш. Я прихватил одну, когда мы пробегали мимо. В саду было столпотворение. Куклы бесцеремонно увыряли в телегу, ассистенты в сумятице заливали огонь водой, Великий Гарино неистово орал. Языки пламени уже достигли аллеи, где росли глицинии.
