Виталий Овчаров - Жестокие истины (Часть 1)
...-Вставай, вставай! О боже, да что же это такое?
Кухарка теребила его за плечо, и пробуждение было таким же мучительным, как если бы десять человек, сговорившись, тащили его за руки и за ноги в разные стороны. Он разлепил один глаз и посмотрел им на кухарку. Ее встревоженное лицо плавало в белом молоке; из-под платка выбилась прядь волос, и кухарка то и дело, не замечая, сдувала ее с носа.
-Вставай же, чертов сын! Хьяльти сбежал, пьяница!
-Ш-што-о? - простонал Элиот.
-Подольники идут, вот что! - выпалила кухарка, - Ворота ломают!
Остатки сна слетели с него во мгновение ока. Первым делом он пошарил возле себя, но сечас же вспомнил, что отдал секиру Хьяльти. Эта мысль его испугала. Он пробежал глазами по гостинной, ища хоть какое-нибудь оружие, и тут взгляд его уперся в Альгеду. Она стояла в двери, прижавшись щекой к косяку. Носик у нее покраснел и припух, а глаза... В глазах были и боль, и отчаяние, и иступленная надежда, и радость - всё вместе. Эта буря чувств настолько ошеломила Элиота, что он стал смотреть себе под ноги, будто провинившийся мальчишка.
-Ничего... - сказал он дрожащим голосом, - Обойдется... даст Николус.
И тут он увидел вертел, валявшийся в потухшем камине. Погнутый, обросший сизой окалиной... Это открытие почему-то настолько обрадовало Элиота, что у него вырвалось радостное и оттого глупое слово:
-Вертел!
И словно бы вертел одним махом решал все их проблемы, Элиот добавил уверенно:
-Всё будет хорошо!
Альгеда поверила; даже не глядя на нее, он понял, что поверила. Кухарка, видимо, тоже приободрилась, и вытащила свой тесак. И куда только подевался ее страх! Забыв об опасности, она фыркнула в негодовании:
-Разбежались все, зайцы! В доме мужиков полно, а как враг в ворота самый малый только за оружье и взялся!
Вертел - железяка, которую и оружием-то назвать неловко. Но недаром говорят, что меч рукою крепок. Почувствовав ладонью холод металла, Элиот преисполнился решимостью защищать свою Альгеду до последней возможности. Он впал в то состояние, когда в человеке включается древний механизм, доставшийся ему от далеких пещерных предков. Все пять чувств настороженно прощупывают пространство вокруг тебя - и ты видишь, слышишь, обоняешь намного острее, чем обычно. Каждая твоя жилка, каждый мускул напоминает сжатую пружину, готовую стремительно развернуться в любой момент. Чувства опережают мысль, а мысль приобретает удивительную легкость и остроту бритвы. И она подсказала Элиоту, что не стоит запирать дверь - иначе подольники обязательно взломают ее и ворвутся в дом всем скопом. А со всеми ему, разумеется, не справиться.
-Ступайте в спальню! - велел он женщинам, и те беспрекословно ему подчинились.
Элиот прислушался к дробному перестуку топоров и понял, что ворота долго не продержаться. Он тоже отошел в спальню, предварительно приоткрыв дверь в гостинную. Пусть думают, что в доме никого нет. Николус даст - пронесет беду стороной.
Едва переступив порог спальни, он увидел мать Альгеды. Она лежала на кровати, неподвижная, как бревно, и Элиот поначалу подумал, что эта женщина мертва. Но тут же заметил он, как колышется ее грудь под шерстяным пледом, и перевел вопросительный взгляд на кухарку.
-Удар, - ответила та одними губами.
Удар - ладно. Не до этого сейчас; с подольниками бы сладить... Он встал слева от двери: так, чтобы его удар был неожиданным. Он должен быть смертельным, в отличие от того удара, который свалил купеческую вдову. Второго не будет... Если подольник закричит - всё пропало!
Мародеры между тем выбили ворота и растеклись по двору. Их громкие голоса смешались с предсмертными воплями кур. Вот тяжело бухнула входная дверь, и следом в сенях что-то загремело. Кадушки!
-Проклятье! Темно, как в лошадиной заднице... Эй, Фанбер, дай сюда факел. Хозяева! Есть тут кто?
В гостинной затопотали сапоги. Двое! Всё пропало! С обоими ему, конечно, не справиться. Альгеда, сидевшая на кровати рядом с матерью, побледнела и слабо вскрикнула. Шум в гостинной мгновенно стих. Прошло несколько секунд - и тот же нагловатый голос произнес:
-Ага! Там, кажется! За мной, Фанбер.
Дверь распахнулась, и в спальню вошли двое. Это были гвардейцы - у одного через плечо болталась офицерская перевязь.
-Ого, Фанбер! Ты посмотри, какая курочка, - весело захохотал офицер, Вот уж не мог подумать, что найду здесь такое!
Альгеда встала с кровати, шумно дыша от испуга. Только что она была белее снега - а теперь по лицу ее расплывалась пунцовая краска. Офицер сделал движение - поклониться, и Элиот одновременно шагнул вперед.
-Что-о? - протянул гвардеец, поворачиваясь.
Если бы Элиот ударил сейчас - его, наверняка, зарубили бы на месте. Но он стоял, опустив руку, и изо всех сил сжимал вертел побелевшими пальцами, словно хотел своей ненавистью раздавить само железо. Их глаза встретились. Вытянутое от удивления лицо офицера дрогнуло, и тут же по нему поползла улыбка. Второй гвардеец сунулся было вперед, но офицерская рука остановила его.
-Это ваш телохранитель, девица? - спросил офицер, не отрывая взгляда от Элиота, - Ого, и до чего грозен! - он мизинцем подцепил вертел за острое жало и слегка приподнял его, - С такой пустяковиной - и столько решимости! Как он тебе, Фанберн? А?
Фанбер, видимо, привыкший к бесконечным окрикам своего командира, гыкнул. Элиот пробормотал что-то под нос, и только еще ниже пригнул голову.
-Мальчик мой, поди прочь, а не то я тебя раздавлю, - приветливо сказал офицер.
Элиот не тронулся с места, и взгляда тоже не отвел. И тут раздалось мычание всеми забытой вдовы. Она, должно быть, всё слышала, и понимала, но ничего не могла поделать и само это состояние беспомощности, было для нее хуже смерти. Единственное, что было в ее силах - это мычать. И столько звериной тоски и отчаяния было в жутком ее мычании, что даже у Элиота, приготовившегося умереть, по спине пробежал холодок.
Альгеда больше не могла выдержать это, и бросилась на кровать, лицом вниз. Ее худенькие плечи сотрясались от рыданий.
-Что это? - спросил ошеломленный офицер, обращаясь к Элиоту.
Но кухарка опередила его. Она, оказывается, спряталась за кроватью, но почувствовав, что самое страшное осталось позади, выбралась из своего укрытия.
-Это ее матушка, ваша милость! - сказала она, и добавила, подпустив слезу в голос, - Бездвижная она, бедняжка!
Офицер рассеянно посмотрел на кухарку. Потом на лице его проступило понимание, и он сказал извиняющимся тоном:
-Откуда же мы знали... Э... пойдем, Фанбер.
Гвардейцы ушли. Спустя немного времени, во дворе раздался властный офицерский голос:
