Сергей Малицкий - Легко (сборник)
Мама, бабушка, Наташка, Павлик, Борискин со спящим в тачке Калушенко, как зачарованные, смотрели на этого опустившегося до самого дна, состоящего из одних морщин и сухожилий, самим собой и жизнью истерзанного человека и молчали.
— Я слышу! — радостно сказала Наташка. — Как мультики, только очень далеко. Плачет. Тихо. Или звенит? Как миллион колокольчиков.
— А я нет, — признался Борискин.
— Дурдом. Сплошной дурдом. Конец света, — сказала мама Павлика. — Что это? Почему любовь? Какая любовь? Откуда это все?
— Любовь-то? — Семен засмеялся хриплым нездоровым смехом. — А ниоткуда. С неба. Вот поэтому и любовь. Впрочем, это кому как. Кому любовь, а кому горше горькой редьки. Ничего. Любовь приходит и уходит…
— Почему уходит? — спросил Павлик.
— Да нет. Не уходит она, — Семен зажег потухшую папироску. — Тает. Только снег от тепла тает, а она от чего-то другого.
— От чего же другого? — спросил Борискин.
— Да уж ежу понятно, от чего, — ответил Семен. — От нас и тает. От нас. А может быть, и не от нас.
17
Что же мы будем говорить там, на высшем суде, когда ответ придется держать за деяния, совершенные в беспамятстве и безрассудстве? За грехи, содеянные в составе охваченной инстинктом безумия толпы? За невзначай затоптанных детей и женщин? За дружное одобрение мерзости и подлое уничижение истины? За собственное оболванивание и обезличивание? Ничего. Хоть и чувствуем, что и бессознательный грех не прощается. Ведь слепота душевная не есть слепота физическая, а есть недуг возмездный. Что нам остается? Лечиться от этой слепоты? Лечиться, помня, что можно вымолить прощение в один миг раскаяния и страданий за целую беспутную и никчемную жизнь, но можно не замолить за целую жизнь какой-нибудь один грех? Так ведь, как всегда, не хватит одного мгновения перед самой смертью. И что мы будем делать там? Ждать снисхождения, понимания и участия? Оправдываться или оправдывать? Так, это же самое мы и делаем здесь и сейчас. Безнадежное занятие по превращению мнимой истины в истину действительную. Философский камень ума, что сотворяется в мозгу от излишних мыслей так же, как камни в почках и печени от излишнего питья и еды. Так, как же? Сошлемся на волю невидимого демиурга, подменяя свои намерения его указаниями? Но торговец душами не может принудить. Принуждение рождает страдальцев. Торговцу нужны страдания, они его перманентный корм, но страдальцы — это семена ненужных ему всходов. Торговцу нужны позванные и откликнувшиеся, только они крючочки и точечки в его партитуре. Но вот музыканты расставлены, лезвия смычков занесены, струны натянуты и налиты венозной кровью. Сейчас грянет. Благодарите господа, грешники, что не дано вам услышать всего этого звука, в котором потонет ваш слабый писк бессмысленного оправдания…
Илье Петровичу представитель президента не понравился сразу. Он был молод, нагл и невоспитан. Он вывалился из бронированного «Мерседеса», как коронованная особа, которую слуги привезли в клозет на предмет легкого облегчения, и хочется ей облегчиться, да очень уж она сомневается в стерильности пальцев, которыми будут расстегивать ей ширинку. Где уж тут соблюсти чистоту династии…
Представитель президента сфокусировал взгляд в точке, расположенной где-то в непроглядной дали за спиной Грядищева и сказал в воздух:
— Французов. Владлен Клементьевич. Уполномоченный администрации президента.
— Грядищев, — сдержанно ответил Илья Петрович, не протягивая руку и лишая, таким образом, Владлена Клементьевича возможности демонстративно ее не заметить. — Мэр.
— Мэр? — удивленно переспросил Французов и лениво щелкнул пальцами. В ту же секунду во рту у него оказалась сигарета, мигнул огонек зажигалки, и синий клуб дыма полетел в сторону лица Грядищева. Не долетел. Далековато.
— Класс! — рассмеялся Грядищев, подумав про себя: «Тяжеловато тебе будет строить карьеру, сосунок, с такой фамилией и таким президентом». — Если эта охрана и охраняет так же, как дает прикурить, то я за нашего президента спокоен. Балет…
— Ну и что ты тут творишь, «пока мэр»? — спросил Французов, пропустив усмешку Грядищева мимо ушей.
— Это ты о чем, «пока представитель пока президента»? — переспросил Грядищев.
Французов удивленно и растерянно приподнял брови и посмотрел в глаза Грядищеву. Напрасно. Были бы у кроликов мозги, ходили бы они в стране удавов только в черных очках. Страшный взгляд у удавов. Холодный. Только и выручает кроликов плодовитость. Ну, это кто как может.
— Что ты, Владлен Клементьевич? — негромко и участливо спросил Грядищев замолчавшего Французова. — Расслабься. Тебе повезло. Ты приехал в город, в котором все в порядке. Пенсия на двести рублей больше, чем везде и выплачивается вовремя. Промышленный рост пять процентов за десять декад. Зарплата день в день. Народ счастлив. Сегодня у нас, кстати, очередной праздник. Доложишь президенту или тому, кто там у вас за него, приятные новости. Это же просто везение, в наше то время, когда кругом одни ЧП и катастрофы. А этой «недвижимости», — Грядищев кивнул в сторону «окопавшихся» на асфальте охранников, — советую дать команду вольно. У нас тут не медельинский картель. Туристов и чиновников не убивают. Пошли, Владлен, к народу.
С этими словами Грядищев развернулся и двинулся в буйство красок и веселья, предоставляя Французову сделать выбор: оставаться в кадре или ограничиться упоминанием в качестве эпизодического лица.
— Сто дней нашей работы, — обвел рукой Грядищев цветастые торговые ряды и толпы снующих горожан. — Праздник! И заметь, ни копейки из казны. Все усилиями наших предпринимателей. И даже цены снижены на все группы товаров на двадцать процентов. Практически добровольно. Коллективы городской художественной самодеятельности выступают на всех площадках бесплатно. Пиво бесплатно. Это наш городской торг устроил по случаю успешного прохождения налоговой проверки. Нашими налогами страна держится. Или, по крайней мере, некоторая ее часть.
— Но позвольте! — Владлен растерянно вышагивал за Грядищевым, придерживая ладонями развевающиеся фалды дорогого костюма. — Все прекрасно, но как же этот, как его, метеорит? Все агентства мира сейчас отстукивают об этом происшествии, а у вас тут какой-то праздник?
— Да пусть отстукивают кому угодно и что угодно, — Грядищев ласково потрепал по голове пробегающего мальчишку, улыбнулся. — Когда же вы, наконец, там наверху поймете, что главное это люди? Что там метеорит, кусок камня или железа? А человек — это и объект, и субъект, и цель и средство, человек — это все! Войны бы не было! Законы толковые нужны. Стабильность. Порядок. А метеорит — это дело временное и редкое. И мы из-за космического булыжника праздник отменять не собираемся.
