Джеймс Ганн - Внемлющие небесам
Даже чем-то напоминающий Нью-Йорк Майами сейчас более походил на одну из деревень, входящую в состав графства, нежели на город. Люди с какой-то ленивой грацией занимались каждый своими делами. Нельзя сказать, будто они утратили способность двигаться Живее, – в случае нужды жизнь оживлялась: спешили кареты скорой помощи, мчались по автострадам почтовые экспрессы. Однако в основном все ходили пешком, ездили на велосипедах или электробусах, двигавшихся со скоростью, редко превышающей двадцать миль в час.
Все будто чего-то ждали. Но чего?..
– Вот ты, например, ждешь чего-нибудь? – спросил он Джонсона, когда однажды долгим вечером они отдыхали, любуясь закатом.
Соленые брызги время от времени попадали на их лица. Несколько минут назад извлеченные из камеры бутылки с пивом приятно холодили ладони. Тримараном управлял компьютер.
– Я-то? – лениво переспросил Джонсон. – А ничего я не жду. У меня есть все, чего я могу пожелать.
Море с шипеньем обтекало корпуса.
– Нет, – настаивал Макдональд, – я не о том, чего ты желаешь, а о том, чего ты ждешь. Весь мир ждет. Время замедлило свой бег, а мы по-прежнему все чего-то, ждем.
– Ах, вот ты о чем! – оживился Джонсон. – Ответ. Ну, знаешь ли, послание мы получили от далеких существ. Живут они на планете, обращающейся вокруг одной из звезд, – красных гигантов Капеллы. Отправили ответ, а теперь ждем, когда они откликнутся.
– Разве такое возможно? – проговорил Макдональд.
– Очевидно, да, – ответил Джонсон и сделал большой глоток из бутылки. – Спешить некуда. Пока наш ответ дойдет до Капеллы и они отзовутся, пройдет, знаешь ли, девяносто лет. Минуло почти тридцать. На ожидание времени еще достаточно, не правда ли? Целых шестьдесят лет. И ничего тут не поделаешь, ускорить диалог нельзя. Вот так и живем со всем этим, так и живем…
– Но тебе-то что? – спросил Макдональд. – Пока придет их ответ, ты или умрешь, или состаришься настолько, что тебе уже будет все равно. Да и мне, впрочем, тоже.
– А что остается? – проговорил Джонсон. – Жду себе… и одновременно занимаюсь чем хочу. Спешить некуда.
– А придет ли оттуда такое, чего стоит ждать? – осведомился Макдональд. – И какое все это будет иметь значение – для тебя, меня или кого-либо еще?
Джонсон пожал плечами.
– Кто его знает?..
Ответ прозвучал как эхо минувшего.
Через три дня тримаран причалил к пристани в Аресибо, и все время, прошедшее до этой минуты, Макдональд настраивал себя, подобно камертону, в такт неспешному пульсу волнующегося океана – с его ритмами вдохов и выдохов, приливов и отливов, распоряжающегося жизнями всех существ, обитающих в его глубинах и на поверхности.
Аресибо оказался еще более тихим и спокойным, нежели Роберту запомнилось, и даже более умиротворенным, чем в его сновидениях. Он взял напрокат велосипед – в бюро, где смуглый служащий расхаживал вдоль рядов велосипедных колес, подвешенных: на штырях, вбитых в стены и потолок, и говорил с ним на языке его матери.
Несколько минут – и город остался позади. Впереди вилась автострада, похожая на белую ленту, запутавшуюся среди зеленых холмов. Он ехал среди деревенских пейзажей, вдыхая аромат буйной тропической растительности, смешанной с соленым запахом Карибского моря, и вспоминал, как неспешно протекало время, когда он был еще ребенком. Сейчас он испытывал ощущение, словно он возвращается домой. «Возвращаюсь, – подумал он и мысленно поправил себя: – Да нет же, я живу в Нью-Йорке, и ритм моей жизни диктуют бетон, небоскребы, да грохот поездов подземки». Настоящий его дом остался там. А тут, в этих местах, только прошло его детство.
Он продвигался далее в глубь этого островка вечного лета, и чары усиливались – будто снова он стал мальчишкой и блуждал средь холмов, невесомый, как облачко…
Парень прост, как ветер вольный,
Мчатся помыслы младые за край света, за край света…
[Генри Лонгфелло «Моя ушедшая юность»]
***
Когда Макдональд спустился с небес на землю, то обнаружил, до знакомого въезда осталось проехать совсем немного. Колеса велосипеда катили по инерции, и вот он уже подъехал к строению, стилизованному под гасиенду. В нерешительности, готовый в любую минуту повернуть назад, он остановился, слез с велосипеда и приблизился к массивным резным дверям из настоящего дерева. Потянул за ручку звонка. Где-то внутри раздался мелодичный звук колокольчика. И, словно по сигналу, в груди его откликнулся другой колокольчик. К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы.
– Si? – отозвался женский голос.
Он шагнул к двери. В какой-то безумный миг ему почудилось, будто в дверях стоит мать. Он заморгал, и видение исчезло. Чужая темнокожая миловидная женщина с любопытством разглядывала его.
– Прошу прощения, мэм, – произнес он, а потом повторил это по-испански, хотя уже видел: женщина понимает по-английски. – Я… я родился здесь, а потом уехал.
После минутного колебания женщина понимающе посмотрела на него и с сочувствием в голосе предложила:
– Может, зайдете в дом?
Теперь уже заколебался он, но потом кивнул и переступил порог родного когда-то дома. Осмотрелся. Все здесь выглядело чужим и незнакомым. Комнаты стали как бы меньше, другая мебель. Изменились они, изменился и дом. Ничто здесь не напоминало ему того самого места, где прошли годы его детства. Двадцать лет назад…
***
Отец задержался у порога, будто позабыв, что сын его здесь и ждет.
«Как он изменился… – подумал Бобби. – Он стал стариком». До сих пор Бобби не задумывался об этом.
– Бобби, – произнес он и замолчал, по-видимому, подбирая слова. – Бобби, твоя мать умерла. Врачи сделали все возможное, но спасти ее не удалось. Сердце остановилось. Оно надорвалось, понимаешь?.. Она перетрудила его для тебя, для меня, для каждого. Переживала за дело и людей, и оно износилось… до конца…
– Это из-за тебя! – выкрикнул Бобби. – Это ты убил ее!
Он подбежал к отцу и стал истерически колотить его ладонями. Отец пытался схватить и удержать его руки, не столько защищаясь, как успокаивая сына.
– Нет, Бобби, – твердил он. – Нет, нет…
Его слова, звучавшие неубедительно, напоминали запись послания, прокручиваемую бесконечно.
***
В детской памяти Роберта путь от гасиенды до сооружений Программы запечатлелся как невероятно долгий, даже когда отец вез его в старом турбомобиле. Сейчас же велосипед стремительно взлетал на холмы и скатывался в долины, и Макдональд заметить не успел, как добрался до выстланной листовым железом котловины, напоминающий в лучах солнечного света заржавленную тарелку. Позади виднелась меньшая по размерам чаша, венчавшая ажурную металлическую конструкцию, а еще дальше – за белой площадкой паркинга – показалось само здание.
