Всеволод Ревич - Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)
Неискусно или умозрительно придуманная гипотеза, которую автор чаще всего не умеет убедительно вписать в окружающую обстановку, бледность человеческих образов и послушное следование идеологическим догмам - вот, пожалуй, основное содержание беляевских книг. А где же воспевание мужества человеческого разума, где ожидание великих свершений, где мечта о замечательных людях, словом, все то, что видели в Беляеве авторы предисловий и послесловий? Что ж, я ничуть не сомневаюсь: он хотел посвятить читателю эти прекрасные порывы души... Бесспорно, хотел... Литературные просчеты беляевских книг бросаются в глаза, их не могли замолчать самые преданные его сторонники. На них обращали внимание даже зажатые до предела критики 30-х годов. Так, А.Ивич писал: "Странно получается с А.Беляевым. Когда хочешь назвать имя действительно талантливого советского фантаста, - обязательно первым вспоминается А.Беляев. А когда читаешь романы Беляева, - они оставляют чувство неудовлетворенности"... Однако в интерпретации большинства послевоенных беляеведов недостатки имели частный характер на общем благополучном фоне, а сам он выдавался за мастера, владеющего профессиональными секретами. Не редкость было встретить такие формулировки: Беляев "владел широким спектром смешного от легкой улыбки до ядовитой иронии. Многие страницы его романов и рассказов запечатлели дарование сатирика". Жаль, но не владел он широкими спектрами и не запечатлевал на страницах дарований за их отсутствием. Дарования сатирика в том числе. А повышенное внимание к нему объясняется сложной, извилистой судьбой нашей фантастики. Творчество Беляева оказалось подходящим предлогом для того, чтобы рассуждать о фантастике, уходя от разговора о судьбах страны.
Е С Л И
З А В Т Р А В О Й Н А. . . .
Полетит самолет, застрочит пулемет,
Загрохочут железные танки,
И пехота пойдет в свой последний поход,
И помчатся лихие тачанки.
Из песни 30-х годов
Исторический 1929 год можно считать и годом окончания периода фантастического романтизма с узенькими, как мясо в беконе, прослойками искренности и правды. Фантастика 30-х уже полностью отвечала требованиям официальной доктрины. Были, конечно, факторы, которые поддерживали интерес к ней, например, героическая эпопея освоения Арктики, тема, без которой не обошлись даже сказка В.Катаева "Цветик-семицветик" и первое издание "Старика Хоттабыча" Л.Лагина. Но барьеров на пути честной фантастики стояло намного больше и взять их было практически невозможно. Во второй половине 30-х годов вплотную приблизилась угроза войны; сладкоголосые утопии ушли на второй план, а штаб-квартира фантастики явно переместилась к театру будущих военных действий, хотя военная тема никогда и не уходила из советской фантастики, как и сама война из жизни. Но все-таки прошлые войны можно было отнести к чисто фантастическим в литературном смысле слова - с нами схватывался некий капитализм вообще; даже если страны и назывались, то это были всего лишь кинематографические деревни. Теперь на врага стали указывать пальцем - фашистская Германия, императорская Япония... В такой обстановке исчезновение из фантастики темы атомной энергии выглядит не просто странным, а просто-таки необъяснимым: в затылок уже дышал атомный век. А совсем еще недавно атом пользовался большим уважением у фантастов. О ядерном взрыве 1945 года у Никольского мы уже упоминали. Скажем несколько слов и о лучшем романе тех лет на эту тему - "Бунте атомов" В.Орловского /1928 г./. Конечно, любой современный школьник рассмеется, прочитав в этом романе, что огненный шар, в котором клокочут ядерные реакции, прирастает на несколько сантиметров или метров в сутки, а человек, оказавшийся в непосредственной близости к нему, останется в живых, хотя и поморщится от "непомерного жара". Но если среди читателей фантастики еще находятся простаки, которые воображают, что основы физики стоит изучать по фантастическим книжкам, то можно только посоветовать им не делать этого. Фантастика создается с другими намерениями. Я.Перельман в "Занимательной физике" предположил, что если бы Уэллс задался вопросом: может ли невидимый видеть, то "изумительная история "Невидимки" никогда не была бы написана". Была бы написана. Если бы Орловский задумал мгновенный взрыв, то ему бы пришлось сочинять другой роман. Хотя, рассуждая теоретически о степени соответствия книг и действительности, нельзя не позлорадствовать: высокомерно претендуя на сверхъестественный дар пророчества, пресловутая НФ ни в одной из книг не предсказала самой, может быть, страшной опасности ядерного удара - радиоактивного заражения местности. Романисту понадобилось вялое течение болезни, понадобился нехотя гуляющий по Европе пылающий сгусток; при таком его поведении у автора остается достаточно времени, чтобы вдоволь подвигать фигуры на политической доске. Конечно, во многом автор находился во власти тогдашних представлений о раскладке общественных сил, мысль его, грубо говоря, сводилась к тому, что серьезное потрясение непременно вызовет пролетарскую революцию в любой стране, хотя к 1928 году это был уже всего лишь недолеченный рецидив болезни общественного сознания. Сейчас мы, конечно, усомнились бы и в безразличном отношении европейских правительств к появлению смертельной угрозы и в их откровенной беспомощности. Единственной газетой, которая соглашается опубликовать сообщение о надвигающейся беде была "Rote Fahne". Современному читателю, особенно молодому, это название ничего не говорит. Между тем, "Роте Фане" - "Красное знамя" была прославленной газетой немецких коммунистов. Имена их лидеров, особенно Эрнста Тельмана, боевые песни Эрнста Буша гремели по всему миру. КПГ в ту пору была силой, способной преградить путь Гитлеру, если бы не погубила себя слепым следованием сталинским рекомендациям, самоубийственно расколов союз с социал-демократами. Конечно, эти "если бы, да кабы..." сами по себе относятся к области фантастики; положение тогда было таким, что невозможно представить себе компартию, которая осмелилась бы перечить советскому диктату, указаниям Коминтерна. Но какова бы ни была дальнейшая судьба коммунистических идей, она не может снизить нашего уважения к памяти тысяч, сотен тысяч членов немецкой компартии, которые отдали жизни в борьбе с фашизмом, защищая идеалы, казавшиеся им единственно справедливыми. Ничего удивительного, что советский инженер, осознавший происходящее, направил стопы в "Роте Фане"... Кое-что Орловский угадал. И прежде всего справедлива и современна его мысль: в ХХ веке ученые стали прикасаться к таким сокровенным тайнам мироздания, что неосторожное движение может привести к всеобщей гибели. Реваншистская злоба заставила профессора Флиднера спешить и секретничать и вот результат. Первой жертвой своего открытия стал сам профессор, а первой сожженной землей - его родная Германия. До Орловского столь же определенно об ответственности ученого за свою деятельность говорил только Булгаков в "Роковых яйцах". Отметим маленькую, но злободневно звучащую деталь. Когда был выдвинут проект удаления огненного шара за пределы атмосферы с помощью направленного взрыва, на заседании чрезвычайной комиссии в России не преминул подняться представитель военного ведомства, чтобы сухо заявить: ( Насколько я понял из доклада и прений, для выполнения проекта потребуется весь наличный запас взрывчатых веществ Республики. Подумали ли авторы его о том, что мы не имеем права таким образом обезоруживать армию? Я, по крайней мере, не могу согласиться на эту меру... Удивительно устроены военно-ведомственные мозги: от успеха проекта зависит существование как родной страны, так и всей земной цивилизации, а представителя волнует - не останется ли он без запаса ВВ. Увы, за прошедшие годы образ мыслей "представителей" не изменился. Добавим, что хотя 1928-й год - это не 1938-й, однако и в конце двадцатых требовалась смелость, чтобы вложить подобное высказывание в уста советскому военпреду. В романах того времени отечественный специалист всегда рассуждает умнее и дальновиднее старательных прислужников буржуазии. Роман Орловского и пьеса Анатолия Глебова "Золото и мозг" /1929 г./ оказались последними ласточками в освоении атомной темы в довоенной советской фантастике, а дальше ее вымело, будто смерчем. Даже в книгах, где делалась попытка описать оружие будущего /вроде "Пылающего острова" А.Казанцева/, - ни слова. Почему так происходило? Не вдруг и не случайно фантастика тридцатых во главе со своим лидером А.Беляевым уверовала в то, что она - всего лишь скромненькая служка у амвона великой Науки. А раз так, то авторитет науки, мнение ученого становились для нее высшим судом, и она была обязана, стоя по стойке "смирно", выслушивать соображения, скажем так, не всегда мудрые. И не только догматиков. Ошибаться могут и выдающиеся умы. Вот что, например, говорил академик П.Л.Капица в 1940 году. "Она /ядерная энергия. - В.Р./, несомненно, играет решающую роль в звездных космогонических процессах, но в жизни человека... по-видимому, она не играет и не будет играть энергетической роли"... И в другом месте: "Если бы такая /цепная В.Р./ реакция случилась, она не могла бы остановиться. И земли не существовало бы". Укоры в адрес фантастики, а ее "анализировали" все кому не лень, это считалось хорошим тоном, вытекали из тогдашних научных представлений, точнее, из того, что было велено считать научными представлениями. Не будем вспоминать набившие оскомину примеры из области биологии, генетики, истории, экономики... Вот подтверждение, имеющее прямое отношение к предмету нашего разговора. Удивляется бывший президент АН СССР А.П.Александров: "В 1936 году на сессии Академии наук наш институт критиковали за то, что в нем ведутся "не имеющие практической перспективы" работы по ядерной физике. Сейчас даже трудно представить, что это происходило всего лишь за 2 - 3 года до открытия деления урана и обнаружения при этом вылета нейтронов из ядра, когда всем физикам стало ясно, что возникла перспектива использования ядерной энергии". /Вспомните эту цитату, когда будете читать про роман К. Булычева "Заповедник для академиков"/. Одним из самых анекдотичных по беспардонности примеров вмешательства "ученого соседа" может служить "Фельетон физика" Я.Дорфмана /"Звезда" 1932 г., №5/ . Диспозиция, с которой автор идет на приступ, проста донельзя: "Наилучшие научно-фантастические произведения являются предвидениями и рано или поздно осуществляются на деле". Попробуем встать на точку зрения самозваного куратора НФ. Как же нам судить, что осуществилось, а что нет? Подождать с оценкой до поры до времени? Долго ли ждать? Год? Век? Сам-то автор не собирается тянуть волынку, и оглашает приговоры незамедлительно; с научных позиций он, например, разносит в пух и прах самое идею космических полетов, даже скромненьких - на Луну. "А зачем, собственно говоря, нам нужна эта Луна, какая цель преследуется полетом на Луну?",грозно вопрошает физик-фельетонист. Ответить на этот вопрос проще простого, даже не вводя в ответ соображений политического престижа. Однако никто ему не отважился возразить. А между прочим, еще был жив и как будто находился в фаворе Циолковский. И в песнях тех лет звучало:
