Михаил Савеличев - Иероглиф
Полоса света сжалась до кромешной темноты, дверь захлопнулась, заработал двигатель, машина резко тронулась с места и поскакала по многочисленным ямам, слегка декорированным грязными лужами под цвет асфальта. Несмотря на деревянный пол, лежать на нем в бронежилете было жестковато, и Максим попытался принять более удобное положение, мучительно скалясь, когда тело отрывалось от влажных, но уже нагретых человеческим теплом участков одежды и прикасалось к таким же мокрым, но еще холодным и липким, однако тряска не давала ему принять устойчивую позу, в самые ответственные моменты машина подпрыгивала на колдобинах и выводила его из шаткого равновесия. Несколько раз, почти уже утвердившись плечами и затылком на стенке фургона, Максим вновь и вновь обрушивался на пол, чуть ли не теряя сознание от боли.
Такая зарядка еще больше разогрела мышцы, стало жарковато, а тело все ловчее двигалось в темноте фургона. В конце концов, Максим блаженно привалился спиной к стене, чью неудобную ребристость он не ощущал через кевларовые пластины бронежилета, протянул ноги и, отдохнув, решил плотнее заняться связанными руками. Как и все в этом мире, двери, на его счастье, были сделаны достаточно неуклюже и сквозь крохотные щели под потолком, у пола, около петель и, почему-то, сквозь геометрические центры дверей, где никаких-то швов и не должно было быть, пропускали тонкие, как лазер, лyчики света, быстро увязавшие в густой темноте фур на и не доходившие до дальней стены. Глаза постепенно привыкли к скудному световому пайку, и Максим стал разглядывать туго обвивавшую его руки веревкy.
«Веревка» очень правдоподобно прикидывалась веревкой, не шевелясь, не пульсируя, не вытягивая-втягивая колючки, но исходившее от нее тепло живого существа не обмануло Максима — близнецы-братья додумались стянуть ему руки живой каатйнгой. На его счастье, она была достаточно профессионально подготовлена кем-то (он сомневался, что это были его близнецы — для этого их рожи слишком тупы) для выполнения функций наручников — ее в меру покормили, чтобы она не была голодна, иначе это псевдорастение уже сожрало бы ему руки, и не была слишком сыта, иначе бы она не схватила добычу в крепкие объятия, предвкушая в недалеком будущем кровавое пиршество.
Близкое соседство этой твари надоело Максиму, и он решил от нее немедленно избавиться, тем более, неизвестно, что случится раньше — или машина перестанет старательно вилять по улицам, сбрасывая с хвоста возможную слежку, и отвезет его в тюрьму, в подвал, в лагерь, в ресторан «Максим», или каатинга все же решит перекусить, запустит свои колючки глубоко под его кожу и начнет ими рвать живое мясо, отправляя его по кусочкам в жадно распахнутые устьица, разбросанные по всей «ветке».
Лучше словить ее на сытости, уговорил себя Максим, напряг мышцы рук и со всей силы рванул их в стороны. Он не ожидал, что его здоровья хватит для того, чтобы размотать каатингу или, тем паче, разорвать ее, так как ее Древовидное тело возьмет и не всякий нож. Максим xотел лишь ее перекормить — колючки впились возь рукава плаща и рубашки в руки, из ранок потекла кровь и, повинуясь рефлексу, каатинга стала впивать ее в себя, еще теснее прижавшись к рукам и стараясь не упустить ни одной капли. У ее пробудился аппетит, и Максим почувствовал как колючки еще глубже залезают в плоть, начинают там кровотечение.
Машина между тем продолжала трястись, рессоры угрожающе скрипели, запахло резиной, двигатель простужено закашлял, но это не мешало увозить Максима в неизвестном нaправлении от кафе, от его броневичка, Вики, от странных кассет, периодически пoявляющихся в его почтовом ящике, от Жени, от орyжия, защищавшего его от вредоносного мира, от спaсительного сна, который не мог одолеть его в этом жeлезном кубе, от грязных улиц, грязного неба и грязной жизни. Может, именно так и приходит конец — жуткой тряске, в запахе бензина, крови и жженой рeзины, в темноте и бессоннице? Максим не знал, yснул, пересилив боль в голове и руках.
Его разбудила остановка. Машина дернулacь в предсмертной судороге, завизжали тормоза, Максим завалился на бок и бодряще стукнулся головoй o дверь. Сонливость и расслабленность пeретекли в набухающую шишку, оставив в теле ощущение жуткого холода, от которого по телу пробегала дрожь и сильно хотелось помочиться. Снаружи захлопали двери, послышались шаги и плеск луж, по которым кто-то бодро прошелся чуть ли не маршем, по стенам фургона заскребли, пару раз ударили чем-то очень тяжелым, отчего железная коробка зарезонировала, загудела, как большой колокол, давя Максиму на уши и вызывая в его черепе ответный звон большого чугунного Царь-колокола, от которого голова затрещала, волосы встали дыбом, а глаза полезли на лоб. Это настолько подняло ему настроение, что Максим решил отказаться от повторного путешествия вперед ногами и черепом по ямам и лужам, облегчив работу его мучителей, для чего он встал на ноги, беспощадно изгнал одним выдохом боль из всего тела и головокружение из вестибулярного аппарата, пару раз присел и отжался, проверяя работу мышц, осторожно подобрал валяющуюся каатингу, предварительно обмотав один конец обрывком собственной рубашки, и встал перед дверью в ожидании появления гостей.
Между тем непонятная суетливая активность в окрестностях фургона продолжалась — на улице что-то кричали, слышались глухие удары, снова пробил набат о железную стену, затем по крыше быстро застучали, видимо, начавшийся дождь, шумы стихли и воцарилась тишина. Это было похоже на что угодно, только не на тайную операцию по выкрадыванию секретного функционера — слишком шумно, нелепо, неэстетично, как воровство рыбы на привозе. Наконец, к двери подошли и принялись очень долго копаться в замке, словно это был сейф, а не жалкий механизм, предназначенный лишь для того, чтобы мясо в процессе перевозки на вывалилось из машины и чтобы не слишком препятствовать ловким ребятам во время остановки на светофоре перебросить парочку филейных частей в соседний грузовичок. Замок, тем не менее, не поддавался, чем вызвал очередную волну суеты и ударов уже не по стенкам, а прямо по замку. На этот раз били гораздо сильнее и профессиональнее, так что Максим заметил, несмотря на отвлекающие резонансы в черепе, растущую на глазах вмятину, покрывающуюся трещинами в краске и с уже заметными сквозными дырами, засветившимися на темной металлической поверхности. Еще пара таких ударов, и замок по всем законам должно было намертво заклинить, но, к счастью, в нем наконец-то хрустнуло, и Максим почувствовал себя свободным.
Он не стал дожидаться, пока дверь вежливо приоткроют и так же вежливо пригласят его выйти подышать свежим воздухом, наставляя на него всякое огнестрельное оружие и одевая его в теплые, на меху, наручники и кандалы, и лягнул, словно лошадь, с такой же силой и яростью начинающую открываться дверь. Судя по тому, как она во что-то мягко въехала и здорово снизила скорость распахивания, одним клиентом у Максима стало меньше, и он, даже не выпрыгивая из темницы на колесах, наугад шлепнул каатингой по другую сторону выхода. Каатинга также столкнулась с чем-то мягким и, видимо, живым, так как сразу напряглась и вырвалась из рук Максима. Истошно закричали, а Максим, обрушившись на живот, подтянулся на руках к выходу, выглянул, столкнувшись с помертвевшим взглядом какой-то странной личности с колючим галстуком на шее, и, не поднимаясь, поехал вниз под машину, помогая себе руками. Выходило это у него не очень ловко и быстро, так как мешал бронежилет, не oчень способствующий упражнениям на гибкость, и страшная головная боль, обрушившаяся на Максима в то мгновение, когда он повис вниз голoвой. Пока он как пораженная ревматизмом змея, соскальзывал вниз, что-то очень болезненно воткнулось ему в задницу, и он ощутил внезапный приступ благостной эйфории — он сразу же простил врагов своих и возжелал подставить им и вторую свою ягодицу, но мышцы размякли, как кисель, и он во второй раз за этот день лег спиной в лужу, с любопытством разглядывая заляпанную грязью и обросшую черными сосульками трансмиссию.
