Эдвард Митчелл - Спектроскоп души
Перед нами открылась странная картина.
Тетушка Гертруда стояла на стуле перед старинными часами в белой ночной рубашке и таком же белом ночном чепце, выделяясь в темноте, как тополь, покрытый снегом. Внезапно пол под нашими ногами чуть слышно скрипнул. Тетушка резко повернулась, напряженно вглядываясь во тьму и вытянув руку со свечой в нашу сторону. Ее хорошо освещенное лицо выглядело намного старее, чем тогда, когда я пожелал ей спокойной ночи. Пару минут она не двигалась, только ее рука, державшая свечу, слегка дрожала. Потом, очевидно успокоившись, тетушка поставила свечу на полку и снова повернулась к часам.
Теперь мы увидели, как она достает откуда-то изнутри корпуса ключ и начинает заводить механизм. Мы слышали ее короткое, прерывистое дыхание. Обхватив корпус часов обеими руками, она приблизила лицо вплотную к циферблату, словно собираясь тщательно его исследовать. В таком положении тетушка оставалась довольно долго. Наконец мы услышали ее облегченный вздох, и на короткий миг она слегка повернулась в нашу сторону. Мне никогда не забыть то выражение исступленной радости, которое совершенно преобразило ее лицо.
А стрелки часов двигались!.. Они двигались вспять.
Тетушка Гертруда снова обняла обеими руками деревянный корпус и прижалась к нему своими увядшими щеками. Она принялась целовать и гладить часы, словно перед нею было живое, обожаемое существо. Она всячески ласкала их и шептала им какие-то слова, которые мы хорошо слышали, но понять не могли. Стрелки продолжали двигаться вспять.
Потом тетушка внезапно вскрикнула и отшатнулась. Часы остановились. Мы увидели, как длинное тело тетушки закачалось из стороны в сторону. В ужасе и отчаянии она судорожно протянула руки, рывком передвинула минутную стрелку в прежнее положение на четверть четвертого и тяжело опустилась на пол…
II
По завещанию тетушки Гертруды мне достались банковские и нефтяные ценные бумаги, недвижимость, железнодорожные акции и семипроцентные городские облигации, тогда как Гарри она оставила только часы. В то время мы решили, что это не слишком-то справедливо, тем более что мой кузен всегда ходил у нее в любимчиках. То ли в шутку, то ли всерьез мы подвергли старинное часовое устройство тщательному исследованию, простукивая его деревянный корпус в поисках тайников и даже прощупывая механизм вязальной спицей: а вдруг наша эксцентричная родственница сунула туда дополнение к завещанию или какой-то другой документ, вносящий коррективы в ее волеизъявление? Ничего найти нам не удалось.
По условию завещания мы должны были получить образование в Лейденском университете. Поэтому мы бросили военную школу, где учились не столько стратегии и тактике военных действий, сколько искусству стоять по команде смирно, держа пятки вместе, а носки врозь, и без промедления отправились на пароход. Часы мы прихватили с собой. Отныне они на многие месяцы заняли место в углу комнаты на Бридестраат.
Однако шедевр Яна Липпердама, даже вернувшись в родные края, упрямо продолжал показывать все те же четверть четвертого. Изготовитель часов вот уже почти три столетия лежал в сырой земле, а совместные усилия его лейденских собратьев по ремеслу не могли сдвинуть их ни вперед, ни назад.
Усердно трудясь, мы усвоили голландский до такой степени, чтобы нас могли понять горожане, профессора и те из восьми с лишним тысяч наших однокашников, с которыми нам приходилось общаться. Этот язык поначалу кажется трудным, но фактически является всего лишь одной из ветвей английского. Стоит немного с ним повозиться – и он становится вполне понятным. Почти как при разгадке простеньких криптограмм, когда в каком-то предложении слова перепутаны и расставлены в нарочитом беспорядке.
Наконец мы сносно овладели языком, более-менее привыкли к новой обстановке, и наша жизнь с грехом пополам вошла в будничное русло. Гарри довольно усердно занялся изучением социологии, отдавая особое предпочтение круглолицым и не слишком строгим лейденским девицам. Я выбрал для себя чистую метафизику.
Помимо старательной учебы, нас с кузеном объединял жгучий интерес к славной истории города. К нашему изумлению, ни студенты, ни какой-либо из двадцати факультетов не занимались этим предметом и ничего не знали даже об обстоятельствах, при которых университет был основан принцем Оранским. На фоне общего безразличия выделялся энтузиазм профессора ван Стоппа, выбранного мною в качестве проводника в туманной области спекулятивной философии.
Авторитетный гегельянец был сухим, как табачный лист, старичком с голым черепом и лицом, черты которого странным образом напоминали мне тетушку Гертруду. Вряд ли сходство было бы больше, будь он даже ее родным братом. Я однажды сказал ему об этом, когда мы вместе разглядывали в городской ратуше портрет героя обороны бургомистра ван дер Верфа. Профессор засмеялся.
– Сейчас я покажу вам еще более впечатляющее сходство, – сказал он, подведя меня через весь зал к огромной картине с изображением сражения и указав на фигуру какого-то бюргера из числа защитников города. И действительно, ван Стопп мог бы быть сыном бюргера, а бюргер мог бы быть отцом тетушки Гертруды.
Похоже, профессор испытывал к нам с Гарри симпатию. Мы частенько заглядывали к нему на Рапенбургстраат, где он занимал комнату в старинном доме, одном из немногих сохранившихся с 1574 года. Он охотно прогуливался вместе с нами по прекрасным городским окраинам, где вдоль улиц высились ряды тополей, возвращавших наши мысли вспять, к берегу реки Шипскот.
Как-то он завел нас на верхушку разрушенной Римской крепости в центре города и с той же самой стены, откуда три сотни лет назад горожане с тревогой следили за неспешным приближением эскадры адмирала Буассо по затопленным польдерам, показал гигантскую дамбу, сквозь брешь в которой хлынули океанские воды, позволившие зеландцам Буассо доставить голодающим защитникам города провиант и подкрепление. Он обратил наше внимание на штаб-квартиру испанца Вальдеса в Лейдердорпе и рассказал, как небо в ночь на первое октября послало сильнейший северо-западный ветер, который высоко поднял уровень воды на отмелях и пронес эскадру между Зутервауде и Цвитеном прямо к стенам крепости в Ламмене, последнему опорному пункту осаждавших войск и последней преграде на пути к ждущему помощи и умирающему от голода населению. Потом он привел нас туда, где в ночь перед отступлением осадной армии валлоны из Ламмена проделали широкий пролом в стене Лейдена, возле самых Коровьих ворот.
– Вот это да! – воскликнул Гарри, загоревшийся от красочного рассказа профессора. – Это же был решающий момент сражения!
