Алексей Калугин - Деграданс
– От тебя несет потом, пора переодеться, Марта.
Пошатываясь Калинин прошел в хвост самолета.
Секьюрити его нисколько не занимали, но смотреть на фотомодель было противно. Голое мясо. Раздетое, скрученное. Холеное, но безмозглое. А бравые секьюрити в крепкой отключке. Их опоили. Чем? Какая разница? Опасность нас ждет везде. Марта и Кандализа… или как там ее? Гленда… Ну да, Гленда… Они опоили ребят. С них станется, что у них и пилоты под кайфом… Как всегда, надеяться надо только на самого себя и на этих дур. Да, на них. Именно на них. Чужая глупость – самый удобный инструмент. Любительницы.
Он встал над унитазом.
– Не закрывайте дверь, Алекс.
Работающая камера… Девчонкам везет…
В галерее я снимал мобильником. Специально подготовленным, но все же мобильником. А по поводу безопасности… Да где нынче безопасно? Существуют ли безопасные уголки?
– То, что ты сейчас делаешь…
Калинин обернулся и демонстративно, в камеру, затянул молнию на брюках.
– То, что ты сейчас делаешь, Марта… это работа не художника, тем более, не трэш-реалиста… Это ремесло папарацци. Низменное скучное ремесло. На то, как я мочусь с восторгом будут смотреть сетевые недоноски с атрофированными мозгами, но отнюдь не ценители искусства.
– А что бы вы сделали?
– Что бы я сделал? – он хмыкнул.
Ага, хмыкнул он, кажется, они уже на крючке.
Я не сомневался, что так получится, хмыкнул он про себя. Я вам покажу, что бы я сделал на вашем месте. В конце концов, эта запись может мне пригодится. В резерве всегда следует держать что-то неожиданное.
– Что бы я сделал?
Он тяжело опустился в кресло.
В голове мутилось. Надо бросать пить.
Телохранители в отключке, голая овца сопит в беспамятстве.
– Кто, кроме нас, находится в самолете?
– Только два пилота. Они ничего не знают, но они работают на нас.
– И вас двое. Да? Слишком много исполнителей. Для художника любое дробление смертельно.
– Пилотов мы уберем.
– Все равно вас две штуки здесь.
– На что вы намекаете, Алекс?
Стюардессы ревниво переглянулись.
– Отлично понимаете на что я намекаю, – ухмыльнулся Калинин. – Сперва вы убираете пилотов, так? Разумеется, на земле. Или вы умеете сажать самолет? Ага, наверное, умеете. Хорошо. Но потом вы сыграете друг против друга. И кто выиграет?
Стюардессы переглянулись:
– Не надейтесь, что это будете вы, Алекс.
– Чем вы опоили моих телохранителей?
– А как нам выгоднее отвечать?
– Правдиво.
– А почему правдиво?
– Правду легче подавать.
– А она останется при этом правдой?
– Вряд ли. Но в этом вся прелесть. Вы что, действительно дуры?
– Не ругайтесь, Алекс. Зачем вы при нас ругаетесь?
– Чтобы вы лучше запомнили происходящее.
– Значит, Алекс, вы хотите нам помочь?
– Если вы убедите меня.
– А разве вам не страшно?
– А что должно меня страшить?
Стюардессы переглянулись.
Потом Марта коротко произнесла:
– Смерть.
Он засмеялся
Он вспомнил, где уже слышал такое.
Ну да, однажды в Москве… Писательский клуб, выступление якута-поэта… Поэта спросили: «Кто ваш босс?» Тогда и последовал ответ: «Смерть!»
– Марта, тебе, часом, не доводилось читать стихов Августа М.?
– А кто это? – удивилась стюардесса.
– Последний якутский гений.
– Что значит якутский?
– Страна такая.
– А-а-а…
– Но пишет этот поэт на французском?
– Почему? Вы сами говорите, что он живет далеко от Франции.
– Потому что любит Париж. Потому что не любит Якутию. Что в этом непонятного? А еще потому, что символом мирового искусства он считает лепру.
Калинин поднял бокал, поболтал остатки коньяка.
– Лепра… Проказа… Слышали про такую болезнь?
Стюардессы переглянулись.
– Мы вас не понимаем, Алекс.
– Ну вот. А взялись мною руководить. Лепра – это смерть. Она всех уравнивает. Перед нею все равны. Белый и черный, католик и мусульманин, мужчина и женщина. Лепра не выбирает, она поражает всех. Она вездесуща, она смертельна, она стремительна, как… как трэш-реализм… – нашелся Калинин. – И она всем понятна… Тоже как трэш-реализм. Доходит?
– Это якут так рассуждал?
– Это я так рассуждаю.
Он протянул руку:
– Дайте мне помаду!
Стюардессы изумленно переглянулись.
Гленда осторожно протянула Калинину тюбик.
Калинин сорвал колпачок с тюбика. Алая? Подойдет!
Перегнувшись через столик несколькими быстрыми движениями нарисовал на лбу ближайшего секьюрити перекрестие прицела. И тот же рисунок нанес на лоб второго телохранителя.
– Снимай, Марта!
Стюардесса подняла камеру.
– С этой секунды, Марта, снимай все, что творится в тесном пространстве нашего самолета. Хватит болтать. Займемся искусством. Эта запись пойдет в эфир под мерное чтение стихов Августа М.
– На французском?
– На якутском, Марта!
– Но он же пишет на французском!
– Но начинал с якутского. Надо ценить архаику. Гленда, попроси второго пилота войти в Интернет. Пусть найдет аудиофайлы с авторским исполнением стихов последнего якутского гения.
Кто-то должен ответить…
Кто-то обязательно ответит за все…
Калинин схватился за голову… Какая невыносимая боль…
Облака под крылом меняли цвет. Нежная белизна изнутри наливалась багровым светом, пульсировала, как венозная кровь.
– Куда мы летим?
Никто не ответил.
Вспышки невидимых молний отражались на черном небе. Кровавые пульсирующие облака под необыкновенно черным куполом небес. Первичный, еще только нарождающийся мир.
– Куда мы летим?
– А разве не ты вычислял маршрут?
Калинин обернулся и увидел Августа М.
Черные длинные волосы. Не похоже, чтобы их часто мыли.
Последний якутский гений нервно кусал ногти. «Оледенение душ… Я думал, ты что-то значишь… Эпоха ужаса… Неужели девчонки смогли провести тебя?… Мертвые языки ледников спускаются к столицам… Души, распахнутые как северное сияние…»
Калинину вдруг стало ясно: за бортом самолета, входящего в зону турбулентности, плывут не облака, вспыхивают не зарницы. Нет, нет, там северное сияние. Последний якутский гений прав: за бортом полощутся на мировом ледяном сквозняке полотнища северного сияния – зеленые, красные, фиолетовые…
«Вымораживать страсти…»
– Ты снова про лепру?
Август М. кивнул.
Длинное белое лицо запорошено инеем.
– Кто твой босс?
– Смерть.
Калинин засмеялся:
– Как ты попал в самолет?
– Я всегда там, где появляется лепра.
– Но тебя же нет… Ты игра моего подсознания…
Теперь рассмеялся якут. Снежная маска на его лице осталась неподвижной, но он рассмеялся.
