Алексей Гребенников - Третий экипаж (сборник)
Не успел. Тундра ахнула.
«Классный юзерпик!» – зажужжали гамулы.
Кукашка с Киша опала, как сугроб с дерева. Шурша, легла холмиком на берегу.
Киш исчез, будто всосался в землю или рассеялся в воздухе. Вот был человек, и нет человека. Веретено гамул зажужжало с ужасной силой: «Картинки грузятся!» И вместо Киша, медленно и красиво, испуганно прижав руки к груди, возникла над белым разливом ягеля испуганная обнаженная девушка. Как луна, такая красивая. Матушка Ильхум от неожиданности всплеснула руками, замахала на выпучившего глаза Мымскалина: «Уйди!» Даже толкнула непослушного в сторону незамерзающего озера.
А туман внезапно снесло.
И смутно проявился вдалеке Столб.
Он торчал в северной стороне прямо, как луч прожектора или как ось Земли, но не сужался и не расширялся – просто торчал как серая ажурная башня, терялся в низком полярном небе. Неотчетливо доносились далекие перекаты – как медленный гром. Наверное, Красный червь, в изобилии кушая мышей, пукал от наслаждения, раскачивал чудесные полотнища северного сияния.
Добрая Ильхум вздохнула:
«Совсем загоняли моих зверей!»
От ее слов Келилгу блаженно замер.
«Как уследить за всеми?» – пожаловалась добрая Ильхум.
С укором посмотрела на Айю: «Теперь еще ты такая молодая, такая красивая гоняешься за моим сыном».
«Не догнала…» – страдал Мымскалин.
«Плакаль! Рыдаль!» – жужжали, смеялись гамулы.
А Ильхум еще строже посмотрела на невинного зверя Келилгу: «Отвернись!»
Налим Донгу тоже обалдел. Смотрел издалека-издалека. То глаза плавником протрет, то протез поправит, а перед ним всё равно – молодая, красивая. Ничего на ней нет, ну, совсем ничего, только черная коса через плечо – это от природы.
Герой уважительно произнес:
«Ты не корова, а очень даже».
Золотой дым понесло над тундрой.
Низкое огромное солнце выглянуло, пустило длинные лучи – от невидимого ледовитого океана до невидимых снежных гор.
«Накинь кухлянку!»
«Я боюсь! Там в кармане мышь!»
Добрая Ильхум совсем растерялась.
Хорошо, Кутха спит. Грустно посмотрела на красивую девушку: сама когда-то такой была! Черная коса в узелках.
Гамулы поняли, восторженно зашумели:
«Слив защитан».
Перевели обалдевшему Герою: дальнейшее обсуждение считаем нецелесообразным.
Девушка в это время села, скрестила ноги, женский стыд прикрыла пяткой, как делают скромные девушки. Из тумана с озера смутно выступили кожаные лодки сумеречных ламутов. Такое красивое раньше только один Билюкай видел, а теперь все могли. «Аффтара! Аффтара» – весело зажужжали гамулы. Самый маленький, байтов на сто, пискнул: «Модератор где?» И шепнул мышонку Икики, укрывающемуся в складках кукашки: «Тебе как другу скажу. Тайное скажу. Один старичок был. С красивой женой был, некоторых дочерей имел. Купаться пошел, пропал. Старуха пошла искать, пропала. Младшая дочь пошла, пропала. И так со всеми, Икики. Может, всех сказочный старичок с аппетитом съел, может, дед сендушный глупый увел в берлогу».
«Раскас жызненный!» – восторженно жужжали гамулы.
V
…………………………………
VI
Киш открыл глаза и увидел покатый склон, полянку, аккуратно выстриженную мышами. Рядом, размазав по траве морошку и большой красный гриб, валялся, раскинув натруженные руки, пьяненький Кутха. Десяток оленных быков, выпучив глаза, восторженно смотрели в сторону Киша.
«Что это с ними?» – «Присматриваются». – «Зачем присматриваются?»
Икики не ответил. Может, не хотел.
Может, Кутха лежал слишком близко.
Правда, вид у Кутхи был самый простой.
Кукашка прожжена в нескольких местах, сзади прогрызена мышами.
Подошла Ильхум. Огорченно спросила: «О, Киш! Что творишь?»
Ответил: «Мама Ильхум, сам не знаю, что творю».
«Всю тундру свел с ума. Издали бегут смотреть».
Недоверчиво, с укором поджала губы: «Опять письмо тебе».
Киш глянул на заиленную кромку берега. Среди мышиных и оленных следов выделялись два слова:
…мне напишешь…
Спросил: «А новости есть?»
«О таком спроси Кутху. Сам спроси».
«Мама Ильхум, зачем принесла глиняный горшочек?»
«Это я давёжное вино принесла. Кутха проснется, спросит, а горшочек рядом».
Укорила: «Ты, наверное, рецепт от Билюкая не принес. Кутха совсем расстроится. Старый стал. На уме одно: пить вино и смотреть на красивое».
Покачала головой: «Стыд, стыд. Раньше звери жили без греха, любили тишину, жили с удовольствием. Потом пришли Дети мертвецов. Стали драться, воровать, подглядывать из-за угла, а зверям интересно, они тоже живые. Врать стали. Появится такая красивая, – странно посмотрела на Киша, – уткнется лицом в ладони, попа кругло отставлена, даже старый дурак, – горестно глянула в сторону Кутхи, – кричит: «Такую иметь буду!»
Возмущенно всплеснула руками: «Раньше все знали: брата кушать нельзя, сестру нельзя, маму. Даже племянника нельзя. Раньше считалось: на свою сестру не смотри. Как лунный свет, так красива, а всё равно – не смотри, отведи нескромный взгляд в сторону».
«Разве изменилось?» – тревожно спросил Киш.
«Раньше Кутха и Билюкай вместе работали. Упадет много снегу, Билюкай ездит верхом на куропатке, а Кутха лыжи придумал. Считалось так: чужому не завидуй, со следа не сбивай, запаса у белки не забирай – как белке зиму бедовать без запаса? Зверя Келилгу без дела не бей по мягким ушам. А еще такое, – сказала, удрученно сложив руки на кругленьком животе. – Вот самец найдет корень сараны вкусный и длинный, а другой корень маленький, сморщенный. Раньше жене нес вкусный и длинный, а теперь несет маленький, сморщенный. А вкусный отдает чужой самке. Ждет от нее поступков, каких раньше не было».
«Разве изменилось?» – еще больше встревожился Киш.
«Когда у народа Аху запасы большие, к ним тайком наведываются мыши четанаусчу, вы четанами их зовете. Не хотят работать. Но ведь это сам Кутха придумал. – Добрая Ильхум скептически поджала тонкие губы. – Ну ладно. Что сделаешь? Ну, пусть возьмут чищеной сараны, сухих ягод, вяленых грибов, кореньев, зачем посыпать общие запасы порошком тертого ядовитого корешка? Один плохой поступок ведет к началу многих других. И Дети мертвецов всех переполошили. Тундру пугают, вытаптывают ягель и морошку, спускают железные трубы в царство Билюкая, требуют тепла, будто в тундре должно быть тепло».
Укорила: «И вы… Зверя Келилгу мучаете…»
VII
Весь день проговорили.
У медленного костра проговорили.
«Народ Аху – слабый, – призналась Кишу добрая Ильхум. – А задумывался как сильный. Сперва так и было: все трудились, строили норы, вместе любовались восходом солнца. Учитель писал «Книгу совести», дочь Учителя вязала носки. Собиратели целебных трав соревновались. А теперь друг у друга тащат, врут, Кутхе штаны прогрызли. Не желают делать запасы, желают заниматься спортом в Большой норе. У некоторых ни внешности, ни ума, да и шерсть с проплешинами, а о себе говорят – доктор».
