Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 5
Наверное, лучше эту вырезку сжечь.
Впрочем, сейчас уже нет в живых почти никого из тех, кто знает правду, — только Дак и Пенелопа. Конечно, есть еще те, кто убил тело Бонфорта.
Три раза становился я Верховным Министром и уходил в отставку, вероятно, нынешний срок — последний. Первый раз мне пришлось уйти, когда мы добились выборов в Великую Ассамблею туземцев — венерианцев, марсиан и жителей спутников Юпитера.
Я ушел, туземцы — остались. А потом я снова вернулся на этот же пост. Людям нужно долго отдыхать после реформ, реформы же — остаются. Вообще-то люди не любят никаких изменений, вообще никаких, а ксенофобия пустила в их душах глубокие корни. И все же мы идем вперед и должны идти дальше и дальше — если только хотим приблизиться к звездам.
Снова и снова я задаю себе вопрос: «А что сделал бы на моем месте сам Бонфорт?». Я не уверен, что ответы всегда верны, хотя и считаю себя самым прилежным учеником Бонфорта во всей Солнечной системе. Но стараюсь никогда не выходить из роли. Кто-то давным-давно — может, это был Вольтер — сказал: «Если бы Дьявол сверг Бога, ему пришлось бы возложить на себя все атрибуты святости».
Нет, я никогда не скучал по оставленной профессии. Да и оставил ли я ее? Виллем был прав. Есть и другие знаки одобрения, кроме рукоплесканий. А хорошее представление всегда бросает на зрителей свой мягкий отблеск. Я думаю, что мной двигала идея создать Идеальный Спектакль. Возможно, полностью мне это и не удалось, но полагаю, что мой папаша назвал бы его сносным представлением.
Нет, я ни о чем не жалею. Хотя в те далекие времена я был, наверное, счастливее… Во всяком случае, спал крепче и спокойнее. Но есть скромное удовлетворение в том, что кое-что для блага восьми миллиардов людей я сделал.
Возможно, их жизни и не имеют космического значения, но зато у них есть чувства, и они страдают…
Дверь в Лето
Глава 1
В ту зиму, незадолго до Шестинедельной войны, мы с котом Петронием Арбитром[19] жили на старой ферме в штате Коннектикут. Сомневаюсь, сохранился ли дом до сих пор. Он попал в зону ударной волны от Манхаттанского взрыва, а старые каркасные дома горят, как папиросная бумага. Даже если он и выстоял, вряд ли кому взбредет в голову арендовать его, — в тех местах выпали радиоактивные осадки.
Но тогда нас с Питом он вполне устраивал. Водопровода там не было, и поэтому арендную плату не вздували; к тому же комната, служившая нам столовой, выходила окнами на север, а при таком освещении удобно чертить.
Существенным недостатком нашего жилища было множество наружных дверей — двенадцать, если считать дверь Пита. Я всегда старался устроить для него отдельный выход; здесь я вставил в разбитое окно нежилой спальни фанерку и вырезал в ней по ширине Питовых усов кошачий лаз. Слишком много времени я затратил, открывая дверь котам. Как-то я подсчитал, что с момента своего появления человечество провело за этим занятием девятьсот семьдесят восемь человеко-столетий. Могу показать выкладки.
Обычно Пит пользовался своей дверью, но категорически отказывался выходить через нее, как только выпадал снег. Тогда он принуждал меня открывать ему человечью дверь.
Еще пушистым шустрым котенком Пит выработал для себя простую философию, в соответствии с которой я должен был отвечать за жилье, пищу и погоду, а он — за все остальное. Особая ответственность, считал он, лежала на мне за погоду. А вы знаете, что зимы в Коннектикуте хороши только разве что на рождественских открытках.
Той зимой Пит взял за правило подходить к своей двери, обнюхивать ее — и поворачивать обратно. Его, видите ли, не устраивало противное белое вещество, покрывавшее землю и все вокруг. Он принимался приставать ко мне, чтобы я открыл ему человечью дверь, ибо был твердо убежден: хоть одна из дверей да должна открываться в лето. Поэтому всякий раз мне приходилось обходить вместе с ним все одиннадцать дверей и приоткрывать их по очереди, дабы он убедился, что за каждой из них та же зима. И с каждым новым разочарованием росло его недовольство мною.
И все-таки он оставался дома до тех пор, пока гидравлика естества не понуждала его выходить наружу. Когда он возвращался, льдинки на лапах стучали по полу, словно башмаки на деревянной подошве. Он свирепо посматривал на меня и отказывался мурлыкать, пока не слизывал льдинки, после чего милостиво прощал меня — до следующего раза. Но он никогда не прекращал искать Дверь в Лето.
Третьего декабря 1970 года[20] я тоже искал ее. Мои попытки были столь же тщетны, как и Питовы тогда, в Коннектикуте. Хотя в Южной Калифорнии сохранилось еще немного снега на радость лыжникам, но над Лос-Анджелесом его поглощал смог. А в сердце у меня была настоящая зима.
На здоровье я не жаловался (разве что голова побаливала с похмелья) Мне еще не стукнуло тридцати, и денежные дела у меня были в порядке. За мной никто не гнался: ни разгневанные мужья, ни полиция, ни судебные исполнители — словом, мне ни перед кем ни в чем не нужно было оправдываться. Но в сердце у меня все равно была зима, и я искал Дверь в Лето. И не потому, что я так уж жалел себя. В конце концов больше трех миллиардов человек на планете находились в худшем положении. Но тем не менее Дверь в Лето искал я один.
Почти все двери, что встречались на моем жизненном пути, походили на «вертушку», перед которой я сейчас стоял. Она вела, если верить вывеске, в гриль-бар «Сан-Суси». Я вошел, выбрал кабину неподалеку от входа, с превеликой осторожностью поставил на сиденье объемистую сумку и примостился рядом, поджидая официанта.
— А я у-у? — спросила сумка.
— Успокойся, Пит, — отвечал я.
— М-я-a-a!
— Не дури, не так уж долго ты сидишь в сумке, И закрой пасть, официант идет.
Пит замолк. Когда я поднял голову, официант уже наклонился над столиком.
— Двойной «скотч», стакан воды и бутылочку имбирного пива.
— Имбирного пива, сэр? С виски-то? — Официант недоуменно уставился на меня.
— Есть у вас имбирное пиво или нет?
— Почему нет, есть, конечно. Но…
— Тогда несите. Я, может, занюхивать им буду И прихватите блюдце.
— Как угодно, сэр. — Он протер столик. — А как насчет бифштекса, сэр? Или, может, устриц желаете? Сегодня устрицы хороши…
— Послушайте, приятель! Если обещаете не приносить устриц, я включу их стоимость в чаевые. Все, что мне надо, уже заказано… И не забудьте блюдце.
Он наконец заткнулся и ушел. Я еще предупредил Пита, чтоб не дергался, — морская пехота не подведет. Вернулся официант: чтобы сохранить уважение к себе, бутылку пива он нес на блюдце. Пока он открывал пиво, я успел смешать виски с водой.
