Юрий Никитин - Далекий светлый терем (сборник 1985)
— Сизиф, — сказала она, вскочив на ноги, — возвращайся в Коринф! Ты сильный, красивый, мужественный… У тебя будет все: друзья, богатство, уважение, ты выберешь лучшую девушку в жены и построишь лучший дворец…
Она заспешила вниз, размахивая почти пустой корзинкой. Я оглянулся на камень. Действительно, лишаю себя простых человеческих радостей. Нельзя же в самом деле только и делать, что тащить камень! В город можно спуститься и под чужим именем, чтобы не указывали, не злорадствовали: ага, оступился, мы правы — только так и надо жить, как живем мы… Меня любят не за царскую мантию, я и в лохмотьях — потомок богов: в беге ли, в кулачных боях или в метании диска — не знаю равных.
А камень? Буду тащить по-прежнему. Но не мешает в городе погулять всласть, потешить свое молодое сильное тело.
Когда я подходил к стенам города, позади пронесся далекий гул. Деревья на горе падали все ниже и ниже: тяжелое неслось к подножию, сокрушая лес, сминая кустарник.
Только один вечер я провел в своем Коринфе. Веселья не получилось, хотя друзья старались изо всех сил. Упавший камень прокатился и по моему сердцу, ночью я почувствовал его тяжесть. Нельзя, нельзя идти по двум дорогам сразу, нельзя искать и радости людей, и радости богов!..
Камень лежал у самого подножия. Валун уплотнил землю так, что там, где я его вкатывал, стала как камень. Голый блеск, после дождя вода скатывается, так и не унеся ни крупинки, разве что поток протащит тяжелый ствол, сбитый валуном.
Вверх карабкаться с камнем трудно, вниз катиться за камнем легко. Вроде бы простая истина, но чтобы ее понять, нужно в самом деле скатиться, чтобы ощутить и легкость, и постыдную сладость отказа от трудных истин и понять, что человеку жить легче, чем богам. Легче — это лучше? Долго и я так думал, пока не услышал гневный голос неба.
А может, и не карабкаться? Живут же люди внизу. Даже и не подозревают, что можно жить иначе. Люди, не слышавшие гласа богов. Живут просто, как все в мире. Просто живут, как живут бабочки, жучки, воробьи. А ведь я уверен, что не только я один из рода богов, а все люди потомки богов и могли бы тоже…
Я зашел с другой стороны валуна, присел, уперся плечом в холодную гладкую поверхность. Ноги с усилием стали разгибаться, кровь ударила в лицо. Валун качнулся, я нажал, каменный бок ушел из-под плеча вверх, я перехватил внизу, пошел изо всех сил толкать руками и плечами, упираться спиной, кожа разогрелась на ладонях. Скоро пойдет волдырями, и соленый пот будет капать со лба на ссадины…
Я катил его по склону вверх, и тут поблизости послышался лай. Между деревьями вертелась собачонка, сварливо лаяла, подбегала ближе, отскакивала. Я не прерывал работы, только дрыгнул ногой, когда она подбежала слишком близко, но поддеть не сумел.
Собачонка на миг захлебнулась от ярости, затем, совсем ошалев, стала подскакивать ко мне с такой злостью, чуть уж не кусая за пятки, и я при удаче мог бы растоптать ее.
— Пшла! — сказал я громко.
Остановился на минуту, начал брыкаться, пытаясь ее поддеть, а собачонка совсем озверела: забегала как шальная, почти задыхаясь от злобы. Я стал отбрыкиваться потише — пусть приблизится, тогда я садану как следует.
Собачонка и в самом деле обнаглела, крутилась почти рядом, я уже начал потихоньку отводить ногу, но она все не попадалась на «ударную» позицию. Я начал злиться, почти остановился из-за такой мелочи!
Наконец она оказалась совсем близко. Моя нога выстрелила как из катапульты, но проклятое животное в последний миг увернулось, я зацепил только по шерсти, и теперь тварь остервенело прыгала вокруг, однако дистанцию благоразумно сохраняла.
— Ну держись, дрянь!
Я нагнулся, пошарил под ногами. Собачонка чуть отбежала, но за моими движениями следила внимательно и все верещала самым противным голосом, какой только может быть на свете.
На земле попадались только крохотные сучки, веточки, трава, комочки глины. Сделав пару шагов в сторону, я увидел крупный булыжник. Собачонка металась вокруг, заливалась лаем, а я осторожно опустил руку, очень медленно нагнулся, пальцы нащупали и обхватили обломок…
Я не сводил взгляда с собачонки. Она лаяла мне в лицо, а тем временем мои пальцы приподняли камень. Рука описала полукруг, камень со страшной силой вылетел из ладони. Визг оборвался, глухой удар, и собачонку унесло по воздуху на десяток шагов, там она задела край обрыва, и ее тело исчезло, только слышно было, как далеко внизу все сыпались и сыпались камни.
Наступила блаженнейшая тишина. Я с облегчением выдохнул воздух, повернулся… и похолодел, как мертвец.
Мой камень, медленно подминая траву и кусты, катился вниз все быстрее и быстрее. Я крикнул отчаянно, ринулся за ним, готовый броситься под него, чтобы остановить, но камень уже несся, подпрыгивал на выступах и, пролетев десяток шагов, бухался на склон, срывая целые пласты, и все мчался вниз, мчался, мчался.
Наконец глухой гул и треск у подножия возвестили, что деревца на пути его не задержали.
Я тяжело опустился на землю, обхватил голову. Еще один урок дуралею, который не хочет быть животным. Не бросай камни в лающих собак — их еще на пути много, — иначе свой камень на вершину не вкатить. Собаки полают да отстанут, а ты иди своей дорогой. Что тебе маленькая победа над мелкой псиной? Одну побил, другую побьешь, третью, да так и разменяешь огромную победу на эти мелкие. И будешь не Сизифом, а обыкновенным человечком, который живет себе, как хочется, а живется ему просто, как живут бобры, олени, волки, лошади, и за всю жизнь так и не проявит своей солнечной породы…
— Сизиф! Где ты, Сизиф?
Я поднял голову. Снизу по склону спешил человек в доспехах. Шлем блестел, закрывая лицо, только в узкую прорезь смотрели глаза, и я удивился такому пристрастию к воинскому снаряжению: кроме нас двоих, тут никого не было.
Он приблизился ко мне: невысокий, мускулистый, взмокший, хриплое дыхание с шумом вырывалось из груди.
— Я слушаю тебя, — сказал я. Спина моя упиралась в камень, держа его на склоне.
— Сизиф! — воскликнул воин. Он наконец поднял забрало, и я увидел счастливое юношеское, почти мальчишечье лицо. — Мы пришли в Халдею, дальнюю страну, пришли войском. Странные там народы… Мы завоевали этих жалких дасиев, обратили в рабов. А чтоб не смешиваться с ними, ибо их как песку на берегу моря, мы установили у них варну неприкасаемых. Этих дасиев тьма, каждый из наших там царь…
— Мне этого мало, — ответил я горько. Камень жег мне спину. — Я хочу быть царем над самим собой.
Он выпучил глаза.
— Но ты и так царь над собой!
— Если бы, — сказал я со вздохом, — если бы…
