Зиновий Юрьев - Дальние родственники
Когда нетер-пение стало невыносимым, я снова поднял листок и продолжал:
"Путешественник этот - я даже запомнил его имя: господин Харин - рассказал мне, что интересуется возможностью мысленно проникать посредством астральных сил в прошлое и будущее. Он предложил продемонстрировать свое искусство, и я согласился. Пока он смотрел пристально на меня, точнее, на мой лоб, и рассказывал о моем прошлом, особого впечатления его слова на меня не произвели, хотя, должен признать, некоторые детали подтверждали как будто его искусство. Но я не был уверен, что господин Харин не мог узнать их откуда-нибудь. Так, например, он сказал мне, что моя бедная покойная матушка происходила из рода "ясновидящих" и, как и ее предки, умела безошибочно предсказывать смерть родных и близких. Я уверен, что никогда никому об этом не рассказывал, думаю, что не очень-то распространялась на эту тему и матушка. Она вообще не любила говорить о такого рода материях. Но с другой стороны: ручаться я за это не могу. Да и тетушка моя, миссис Кук, которая воспитала меня, да благословит ее господь, могла рассказать кому-нибудь. И дядюшка Фрэнк, особенно когда бывал в подпитии, а случалось это чаще, чем следовало бы, любил нести всяческую околесицу.
А потом господин Харин закрыл глаза, дыхание его стало редким и глубоким, и он медленно сказал:
- Я вижу горе, господин Хьюм. Ровно через три года, летом, вы потеряете близкого человека... Вы напишете книгу о своей жизни... В 1867 году у вас будет тяжкое расстройство нервов, и вы будете лечиться в клинике, где познакомитесь с молодым человеком, отпрыском аристократической семьи, который напишет потом о вас книгу.
В 1871 году вашими необыкновенными способностями заинтересуется блестящий молодой ученый физик Уильям Крукс...
Не могу сказать, чтобы я сразу поверил прорицателю, но, с другой стороны, было в его словах и нечто, что не давало мне просто так отмахнуться от них. Я сказал полувшутку, полувсерьез:
- А смерть мою вы можете предсказать?
Господин Харин посмотрел на меня испытующе и спросил:
- Вы действительно хотите это знать?
По спине у меня пробежали мурашки, но я все же кивнул.
- Хорошо, - сказал русский, - назову вам год. Вы умрете через двадцать семь лет, в 1886 году, и будет вашей жизни пятьдесят три года.
Помню, я подарил ему свою визитную карточку с автографом и начисто забыл о предсказании. Тем более что он сам себя опроверг. С одной стороны, предсказывал он, я потеряю близкого человека. С другой, прошли уже почти три года, и я никого не потерял. Жене моей миссис Александрине Хьюм, или Саше, как звали ее в России и как я тоже звал ее, был всего двадцать один год, она, правда, начала немножко покашливать, простудилась, как я думал, но была в остальном совершенно здорова, Гриша, наш сын, рос крепким, энергичным мальчуганом.
И вдруг, буквально за какой-то месяц, моя незабвенная, любимая Саша тает и умирает. Врачи - а я приглашал к ней лучших врачей Европы - только разводили руками и вздыхали, скоротечная чахотка...
Что вам сказать, мсье Визителли, все, буквально все, что предсказал мне этот странный русский, все оказалось абсолютно, повторяю, абсолютно точным. И поверьте мне, я ныне уже нисколько не сомневаюсь, что умру именно в восемьдесят шестом году, как предсказал господин Харин. Но самое удивительное еще и то, что с тех пор я не только не мог найти этого русского, оказалось, что и в России никто о нем и не слыхивал, и паспорта на такое имя не выдавали, и не было в Курской губернии такого помещика. А ведь он представился мне курским помещиком..."
Нас провожали все сотрудники хроностанции. Прокоп сказал:
"Каждый век что-то находит, но и что-то теряет. Наверное, вы были привычнее к горю, привычнее к расставанию и умели находить лучшие слова, чтобы выразить свою печаль. Мы не можем найти таких слов, чтобы они достойно выразили печаль, восхищение и благодарность, которые мы все испытываем к тебе, друг Владимир. Мы можем лишь сказать тебе просто: прощай! Но если ты прислушаешься, ты услышишь, что простое это и грустное слово произносят сейчас миллионы, и миллионы, и миллионы людей. Слушай!"
И в наступившей глубокой тишине я действительно услышал далекое эхо, что перекатывалось от горизонта до горизонта:
"...щай... щай..."
"...уг... уг..."
"...имир, имир".
Оно было одновременно тихим, как шепот, и мощным, и оно накатывалось волнами, и в ритме их угадывалась, чудилась, неведомая мне смесь горя и радости, конца и начала.
Сердце мое не выдержало. Я закрыл глаза. Мне казалось, что я умер, что меня уже нет в живых, и лишь дух мой плывет по волнам эха, которое становилось все тише и тише, пока совсем не умерло в невообразимой дали. Дух еще осознавал себя какое-то время, у него еще было "я", но оно все истончалось, это "я", таяло, пока совсем не'исчезло, и дух перестал принадлежать мне, потому что меня не было...
Не знаю, сколько времени я был без сознания, наверное, вечность, но пришел я в себя от голоса Бруно Казальса и острого запаха детства.
"Мы в Лондоне, господин Харин", - сказал он поанглийски, и я ответил:
"О, йес, ай си".
Я действительно видел, что мы в Лондоне, хотя запах был запахом моего детства и Вышнего Волочка - острый крепкий запах конского навоза. Но сделаем перерыв, друзья мои, я вижу, что и вы устали...
Не успел экипаж, как окрестили себя постоянные слушатели Владимира Григорьевича, снова занять свои привычные места в шестьдесят восьмой комнате, как в дверь постучали, и вошел врач.
- Милости просим, Юрий Анатольевич, - сказал Владимир Григорьевич.
- Я не помешаю? У вас у всех такой сосредоточенный вид...
- Владимир Григорьевич продолжит рассказ, - сказал Ефим Львович. - Я вчера полночи ворочался, не мог заснуть от ожидания.
- Мы ведь уже в Лондоне,- гордо сказала Анечка, и местоимение "мы" никому не показалось неуместным.
- В Лондоне? - изумился Юрий Анатольевич. - Ведь вы рассказывали о том, как попали... - Врач замялся, и на лице его появилось смущенное выражение. Видно было, что ему неловко было произнести слово "будущее".
- Из двадцать второго века Владимир Григорьевич отправился в девятнадцатый, в Лондон, - с плохо скрываемым торжеством объяснила Анечка. - Я раньше рассказывала об одном удивительном экстрасенсе Хыоме, и Владимир Григорьевич попросил своих хозяев разрешить ему посетить на обратном пути Англию.
- Ничего себе обратный путь, - покачал головой доктор, - небольшой крюк в век.
- Побольше, - сказал Константин Михайлович. Он на несколько секунд поднял глаза к потолку, наморщил страдальчески лоб, что-то беззвучно пошептал и вдруг торжествующе выкрикнул: - Сто двадцать семь лет!
- Костя, ты прямо арифмометр какой-то, - усмехнулся Ефим Львович.
