Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025 - Моисеев Владимир

Когда перо бессильно, за дело принимается штык. В 1945 году закончилась зандовская Германия и началась Германия Коцебу - спокойная, бездарная страна, на время раздробленная и, кажется, навсегда лишившаяся части территории. Теперь по ней бродят исламистские ибн-Занды.

На мангеймском кладбище у Коцебу хорошее место: писателю так и надо лежать, чтобы его не могли найти.

Проведя неделю в Германии, я возвращаюсь в Россию. Долгая обратная дорога. Маркиз де Кюстин писал, что русские смеются, выезжая из своего отечества, и плачут, возвращаясь в него. Нынешние дороги такие, что и выезжая, и въезжая можно только материться.

Пора менять репертуар. И главное, чтобы не таким способом, как студент Занд.

Хватит нам коцебятины.

И зандовщины тоже не надо.

У любой самой скучной, самой бездарной пьесы должен же быть конец.

Только не убивайте писателей.

Кирилл Берендеев

ПСЕВДОНИМ КАК СИМВОЛ ВОЛЬНИЦЫ

Многие люди считают свое имя не просто обозначением индивида, но уготованной судьбой. Это тысячелетнее суеверие проистекает из времен настолько давнопрошедших, что может считаться одним из первых в истории нашего вида. Неудивительно, что иные, мечтая переменить его, опасаются это проделать, памятуя о вышнем предназначении уготованного пути и гневе богов за подобную вольность. Как тут ни вспомнить судьбу Геракла, первого человека, обретшего псевдоним и жестоко за это, да и не только за это, поплатившегося. Мать новорожденного Алкида назвала его Геркулесом, то есть, угодным Гере, что ни в коей мере не спасло юного героя от гнева мстительной супруги Зевса. Как не остановило других, переменяющих свое поименование, а с ним, возможно, жизненный путь. Об истории псевдонимов написаны тома, но есть один интересный момент, как-то упускаемый исследователями. В одни времена прозвания известных писателей становились удивительно разнообразными, расцветая пышным цветом; как тут не вспомнить такие как Человек без селезенки или Ветер с гор, в другие же, напротив, оказывались банальными и невыразительными. В причинах подобного мы сейчас и попробуем разобраться.

Для начала посмотрим, откуда есть пошли псевдонимы. Наверное, первым, кто применил его в литературе, стал величайший ученик Сократа Платон. Подлинное его имя нам достоверно не известно, но Диоген Лаэртский утверждает, что его звали Аристокл (впрочем, он так же сообщал, будто Платон был зачат непорочно), а свое прозвище философ получил от наставника по панкратиону, древнегреческой борьбе без правил, входившей в корпус тогдашних Олимпиад, и означает оно "широкоплечий", попросту "здоровяк". Немудрено так именоваться олимпионику в самой престижной после поэтической дисциплине.

Однако, особой нужды в то время в псевдонимах не сыскивалось, имен в Древней Греции существовало множество, а за их придумывание никого не наказывали. Впрочем, предположение, что за всяким именем стоит своя судьба, человеком самостоятельно не выбираемая, но снисходящая от мойр, появилась именно тогда. Это в соседнем Риме с поименованиями дела обстояли скверно, шутка сказать, на все про все у гражданина республики имелось лишь пятнадцать дозволенных имен. Неудивительно, что при этом Марков, Луциев, Гнеев, Гаев и иже с ними жило превеликое множество, не спасали даже фамилии, ибо и их, особенно, родовитых, насчитывалось немного. От путаницы избавляли лишь прозвища, те самые псевдонимы, которые или родители давали детям или те сами себе придумывали в момент совершеннолетия, когда становились гражданами. Можно сказать, жизнь римлянам спасала их родная бюрократия.

Все переменилось с расширением империи и приходом христианства. Дозволенных имен стало заметно больше, добавились греческие и иудейские, а еще провинциальные, из завоеванных и романизированных территорий. Тогда проще всего было варварам, с их богатым фольклором и воображением, ибо, в отличие от обычных римлян, новым гражданам выходило послабление, пиши любой. Там мир обрел Иосифа Флавия, например, который изначально звался Иосеф бен Матитьяху, тоже, можно сказать, псевдоним, но полученный волею судеб, проигранной Иудейской войны, в которой писатель был полководцем и фарисеем, и императора Тита, помиловавшего военачальника. Тем более, большинству новых граждан фамилию как раз придумывать не приходилось, давали императорскую, а потому Флавиев в Риме проживало миллионы.

В то время появился и так называемый коммерческий псевдоним, когда ученики известного писателя, философа или ученого публиковали свои первые труды под его именем - чтоб сделать первые шаги, а заодно отдать неоплатный долг учителю, теперь сидящего на их шее. Самым известным примером подобного является пифагорейская школа, вокруг которой до сих пор ведутся споры, что именно из работ принадлежало великому ученому, а что его менее прославленным ученикам. Можно помянуть и опусы последователей Гипатии, только недавно отделенные от прославленной александрийки. Что говорить о других трудах, особенно, апокрифических религиозных, их множество появлялось после каждого значимого трактата. Написание новых корпусов Библии естественным образом рождало подражания и продолжения, да и сами книги, вошедшие в завет, переписывались, уточнялись и подправлялись по мере надобности. Достаточно сказать, что последние два абзаца Евангелия от Марка дописаны во времена императора Константина, возможно, даже самим самодержцем-язычником, а без них книга приобретает совершенно иной смысл и темп.

Те литературные псевдонимы, которые мы так хорошо знаем, пришли с времен Средневековья, когда литература естественным для религиозного мракобесия образом разделилась на дозволенную богоугодную и всю остальную, включая, разумеется, научные трактаты. Неудивительно, что первыми, кто стал брать себе новые имена для "неправедных" сочинений, становились как раз монахи, тем самым охотно расшатывающие основы догматов. Пример Эразма Роттердамского, обычно именовавшегося Герхардом Герхардсом перед нами. Можно помянуть о трубадурах и скоморохах, для которых разглашение собственно имени подчас означало немедленную казнь. Ведь их стихи много по кому из власть предержащих прошлись недоброй рифмой, как тут ни вспомнить знаменитую аквитанскую песню 11 в. "Видел я волка, лису и зайца", в которой под именем этих животных высмеивались рыцарство, духовенство и сам король. Вот и прятались люди за прозвищами Рютбёф или Конон Бетюнский. А нам от них остались артистические псевдонимы, почти не изменившиеся с той далекой поры.

В дальнейшем в литературу стали просачиваться и женщины, начиная с времен Просвещения. Неудивительно, что для начала им приходилось обзаводиться мужскими псевдонимами, ну какой мужик вдруг станет читать слабый умом пол, не доросший даже до получения образования? Так появились писатели Жорж Санд и Джордж Элиот.

Но век девятнадцатый, коли о нем пошла речь, характерен не только этим. Литература постепенно вошла в журналистику, а газеты перестали быть только салонными и новостными изданиями, охватив куда большие слои населения, постепенно, по мере индустриализации, приучавшегося не только читать, но и думать. Неудивительно, что теперь писатели стали происходить из самых низших слоев. Первое многоцветье псевдонимов пришлось как раз на этот период, что неудивительно, журналистика тогда еще почиталась самым низшим из возможных жанров, а потому расположением общества не пользовалась. Писателям, пришедшим в профессию, приходилось выкручиваться, а их фантазия ничем не была стеснена. В конце века публика любила все новое, ведь жизнь именно и по большей части именно новинками человечество и баловала. Фактически, все открытия, которыми мы по сей день пользуемся, все сколь-нибудь заметные изобретения были сделаны именно в то время, от скрепки до клавиатуры, от стиральной машины до фотоаппарата. Помогли подобному развитию и частые революции, освобождая не только тело от цепей, но и сознание от застарелых догм. Общество оказалось открыто новому, чем не преминули воспользоваться писатели, особенно, живущие в Российской империи. Впрочем, для них как раз все, освоенное Европой за прошедшие пару веков, являлось удивительным, тем больше имелось причин для полета безудержной фантазии.