Владимир Осинский - Маяк на Дельфиньем (сборник)
Стереотелевидение часто показывало космонавтов, и каждый раз, хотя давно пора было привыкнуть, он взбудоражено говорил жене:
— Ты замечаешь, замечаешь?! Они, как бы это сказать… Они совсем не такие, как все люди! Есть в них что-то такое, такое…
Не находя слов, раздраженно замолкал. Добрая Роза, блестя повлажневшими глазами-черносливами, охотно соглашалась:
— Твоя правда, Артюша-джан, как всегда, твоя правда! Они совсем на простых людей не похожи… Я говорю, они красивые, как наши мальчики, ангелочки прямо.
— При чем «ангелочки», при чем наши мальчики?! Наши небось спокойную работу себе выбрали, аг-ро-но-ма-ми станут, — презрительно смаковал постылое слово энтузиаст космонавтики.
Роза привычно с готовностью всхлипывала, и он торопился ее утешить:
— Я, конечно, ничего не говорю — всякий труд почетный, если нужный. Только понимаешь…
Арт замыкался в себе — сам толком не знал, что так нестерпимо требует выражения.
Сегодня, впервые в жизни лицом к лицу встретившись с космолетчиком, он, казалось, наконец понял.
Космонавтов в мире были тысячи, и все непохожие, потому что — личности. Вместе с тем их объединяло нечто общее, позволяющее о любом, пусть мимолетно возникшем в калейдоскопе лиц, с уверенностью сказать: звездолетчик! Причина была бесконечно таинственна и столь же проста: каждый — даже на Луну еще не слетавший, не говоря уже о Марсе, Венере и запредельных мирах, — хотя бы неделю пробывший в Пространстве, на всю оставшуюся жизнь сохранял в облике отпечаток неземного. Несправедливо было бы упрекать Арта в неспособности выразить это словами — никто не умел, и сами космонавты тоже. А увиденное при встрече с Гео оформилось в сознании мастера следующим образом: «Они все — смотрят не так, как остальные люди, потому что знают то, чего мы не знаем». Сапожник был чрезвычайно (хотя и несколько односторонне) начитанным человеком, понятия вроде «вечности» естественно существовали в его лексическом фонде. Тем не менее он с трепетом услышал торжественно прозвучавшее в мозгу: «Наверное, они чувствуют Вечность… хоть немного».
Движимый смятением и признательностью, Арт сказал:
— Твое имя красивее моего. Ты — Георгий, а это значит Победитель. У французов Победитель — Виктор, а у нас — Георгий… Тебе чего, Розочка?
Он не сразу заметил, что супруга успела переодеться в шикарное платье, вышитое лунами и звездами. Лебедушкой вплыв в мастерскую, хозяйка пропела:
— Не хотите ли пока еще мацони? Или гость предпочитает кофе?
— Только мацони, — не ломаясь, заявил Гео, — с детства обожаю.
Невольно шевельнувшаяся в душе мастера, натурального Отелло по темпераменту, ревность — «Ишь вырядилась!» — пристыжено стушевалась.
— Неси мацони! — распорядился хозяин; внушительно добавил: — И серьезно подумай об обеде.
— Спасибо, что напомнил! — сверкнула Роза дивными очами, на минутку забыв, как она боится мужа.
Звезды и луны скрылись за дверью. Мужчины обменялись солидарными улыбками, и Арт, хитро косясь на Гео, осведомился:
— Так что тебе требуется, космолетчик-джан? Надеюсь, не байковые шлепанцы?..
Начальник не получил своего заказа в назначенный срок. Это было первое пятно в безупречной профессиональной биографии сапожника. Он бы и с обоими заказами справился, но, опять же впервые в жизни, почти уже достроив ботинки для космонавта, безжалостно выбросил их в мусоропровод и начал все сначала. Розе было ведено:
— Скажи этому, чтобы день-два подождал. Мол, у мастера — клиент поважнее… Так и передай, смотри, слово в слово!
Проявив незаурядную изобретательность, жена вывернула ситуацию наизнанку, с выражением искренней печали уведомила должностное лицо о возникших, с одной стороны огорчительных, с другой — весьма для последнего лестных, обстоятельствах:
— Мой Арт уже совсем-совсем построил вашу уважаемую обувь, и вдруг ему не понравилось… Сейчас не покладая рук трудится над новым, простите за выражение, вариантом. Он такой требовательный к себе!
Начальник удалился, исполненный удовлетворения.
— Слово в слово передала? — не оборачиваясь, проверил сапожник.
— А как же иначе? — оскорбилась Роза, не опасавшаяся дальнейшего расследования.
…Как рассказать о работе над ботинками для космонавта? А как рассказать о радостной муке поэта, слагающего песнь Любви и Мечте, о бездумном вдохновении, с которым ласточка строит гнездо, о светлом страдании хирурга, взрезывающего живую плоть ради спасения Жизни, о счастливой боли женщины, готовящейся стать матерью?.. Если кому-либо такие параллели покажутся кощунственными, значит, он не испытывал упоения трудом, сколь бы нехитрым, на поверхностный взгляд, тот ни был. Ибо наряду с человеческими деяниями, включенными в Книгу Бытия, этой высокой чести, без сомнения, заслуживает и двухдневный творческий взлет сапожника Арта.
Он не слушал на этот раз космических историй, а сам, склонясь над рабочим столом — тук-так, так-тук! — без посредничества фантастов, с каждым новым стежком и вбитой шпилькой все более приближался к звездам.
Он не пытался на этот раз воображать себя дерзким, сильным, бесстрашным первопроходцем неизученных миров, не стремился проникнуть в чувства и мысли горячо любимых героев — выдуманных писателями и реальных, не мечтал шагнуть вслед за ними, вместе с ними на песок, камни, зеленые луга чужих далеких планет. Арт понимал, что не его удел даже мысленно приобщиться к такому. Мало того, на протяжении двух колдовских дней (с шести утра до одиннадцати ночи, короткий перерыв на обед) мастер не вспоминал о том космосе, какой представлялся ему прежде.
Гео, его космолетчик, как живой стоял перед Артом: светлые прямые густые волосы, развернутые высоко над полом плечи, юношески чуточку пухлогубый рот — нетерпеливое ожидание повода для улыбки заранее приподняло уголки, — прямо глядящие глаза, которым неожиданную строгость придают зоркая профессиональная острота взгляда, и еще в лице то, неопределимое, общее для них, видевших звезды не сквозь мутную завесу атмосферной оболочки, а в первозданной яркой лучезарности и чистоте… Мастер работал для Гео, во имя Гео — и неотступно думал о нем.
Уже в начале дня пришло потрясшее все Артово существо открытие: да ведь в этих построенных им ботинках космолетчик, очень возможно, ступит на поверхность какой-нибудь иной планеты! Первым из людей шагнет в неведомое как те, из кристаллокниг… Он вернулся в действительность, презрительно усмехнулся: что «те», какие такие «те»?! Недоверчиво оглядел заготовку, старый-престарый, острее бритвы, нож, сточенный на две трети, свои руки — и сделал следующий шаг в осмыслении происходящего. Да ведь всему этому, мягкому, податливому, сладостно-остро пахнущему кожей (заменитель в точности имитировал и запах), предстоит вскорости стать обувью, у которой высочайшее предназначение: с ненавязчивой ладностью обнимая ноги космолетчика Гео, надежно, безотказно — уж он, мастер, не подведет! — защищать его от раскаленного песка, острых камней, длинных колючих шипов черт знает каких растений, ядовитых укусов разных мелких неземных гадов и прочих непредвиденных, непрогнозируемых опасностей… Арт поежился от тревожного предчувствия. Раньше, упиваясь чудесными приключениями неустрашимых межгалактических одиссеев, он, понятное дело, переживал за них, и еще как!.. Реальность будущих ботинок преобразила природу его восприятия. Мучительно отрезвев, Арт понял: не то он представлял, не то… И внезапно ужаснувшийся, негодующий на себя, возмущенный собою — явственно увидел внутренним зрением, об обладании которым не подозревал, страшное:
