Джефф Вандермеер - Пиратское фэнтези
Самому капитану было не до разговоров: он стирал парик!
Старпом поскреб длинный подбородок и двинулся на камбуз.
Ла Мотт сидел с отрезом голубого шелка на коленях и иглой в руках.
— Что это ты делаешь? — спросил итальянец.
— Шью дамское одеяние.
— Вот как! И для кого же, можно узнать?
— Само собой, для единственной дамы на борту нашего корабля. Приказ капитана. Похоже, что ее травяная юбчонка вышла из моды.
Лаговерде вышел на палубу.
— Кто бы мог подумать, — пробормотал он, глядя, как кроваво-красное солнце садится в волны.
VIIIКак бы причудливо ни выглядел их роман, но туземке удалось сделать то, что не довелось совершить прежде ни одной смертной женщине, — растопить лед сердца Бруеровича. Впервые заполнилась светом темная пещера, полная слизняков и пауков. Странно, но факт: самые неистовые страсти вспыхивают между говорящими на разных языках людьми.
Никто из членов экипажа не позволил себе ни шуток, ни смешков. Потому что каждый знал, как одинока жизнь моряка. В зародившемся посреди океана романе была определенная патетика, и никто не комментировал происходящее; губы сковала печать молчания из-за опасения и жалости, быть может, даже страха.
Зачастую бывает сложно сказать, отчего одного человека тянет к другому и почему каждый в определенный период своей жизни непременно влюбляется. Поведение капитана внешне не сильно изменилось. Он по-прежнему был жестким и неулыбчивым, но за закрытыми дверями капитанской каюты становился нежнее.
Именно в это время пираты, закинув в воду рыболовные сети, вытащили из моря странное существо — змея с головой, похожей на головку младенца. Ла Мотт нарезал мясо гада морского кубиками и подал жаренным в масле на ленч.
IXПоследующие недели выдались успешными, полными сражений, огня и предсмертных воплей. Корабль летел мимо конусообразных островов, скользил по волнам, напоминавшим то белых коней, то словно побуревших от пенистой крови, а команда радостно предавалась разбою. За это время они атаковали семь кораблей: два голландских, испанский, французский, два английских и еще один португальский — и обогатились изрядным количеством золота и серебра, кошенили и индиго.
Похоже, туземка принесла им удачу.
Капитан выучил ее стрелять и подарил парочку пистолетов, которые висели на поясе из ярко-синего шелка, повязанного на животе, под странным ртом девушки. Носила она широкие яркие шаровары, жилетку из парчи ярко-зеленого цвета и шляпу, украшенную кисточкой.
Туземка участвовала во всех пиратских набегах, во время которых непременно бывала возбуждена и несла с собой смерть — словно кошмар тех несчастных, на которых напали, — потому что им в самом деле казалось, будто их атаковали монстры с маньяками, какая-то жуткая адская шайка.
Особое удовольствие дикарка находила в предельной жестокости. Как-то раз она запрыгнула на плечи одному мужчине, сжала его шею бедрами и задушила до смерти. В другой раз она зубами вцепилась в ногу человеку. Капитана это не сердило, не раздражало, возможно, даже казалось ему милой шалостью, как зачастую влюбленные называют странности своих возлюбленных.
В дни самых свирепых сражений страсть туземки особенно разгоралась, и Бруерович, сотрясаясь от возбуждения, прижимал трепещущие губы к рукам дикарки, с засохшими частицами человеческой плоти под ногтями.
XТемно-серый свет. Нескончаемый, моросящий дождь. Туземка прислонялась к планширу, мечтательный взгляд бродил где-то далеко, а тело словно стремилось впитать влагу, стекавшую по лицу, лепившую мокрую одежду к ее гибкой фигурке.
В дождь она всегда вела себя так: исчезала для мира, растворяясь в природе. Капитан держался на расстоянии и даже будто бы побаивался ее. А потом, глядя в глаза, он видел в них дальние просторы, пальмовые ветви, таинственные, залитые солнцем пляжи, на которых кружили, поклоняясь волнам, туземцы, — загадка, которую отказывался разрешить его аналитический мозг. Мадемуазель Дикарка представляла собой необычайную смесь храбрости и застенчивости, зверского энтузиазма и печали. Она умела не только царапаться и кусаться, но и обнимать нежно. Словно воплощала собой исконную загадочность, ведущую к изначальным дням бесформенной пустоты, поднебесным водам и кипящим камням рождающегося мира.
— Что вы о ней думаете? — как-то раз осторожно спросил первого помощника Ла Мотт.
— Она нечто вроде животного, подобранного на одном из островов.
— И это означает?..
— Только это.
XIМертвый штиль. Вечер. На палубе стоит капитан и смотрит на багряный закат. Рядом с ним Лаговерде.
— Думаю, это будет мое последнее плавание.
— Неужели?
— Это так.
— Значит, вы решили уйти в отставку?
— Мне всегда хотелось осесть в Греции… Мирно поселиться и изучать морскую жизнь там, где некогда ходили Пифагор и Софокл.
Их беседу прервал матрос по имени Мартини:
— Заболел Пирр, мальчик — подносчик пороха.
— Вероятно, его тошнит от несвежей рыбы, состряпанной Ла Моттом, — отмахнулся Бруерович.
— С парнем случилось кое-что похуже. Его лихорадит.
Капитан и старпом отправились взглянуть на больного, который лежал в своем гамаке. Лицо его блестело от пота. Он надсадно кашлял и корчился от боли.
— Когда ты заболел? — спросил капитан.
— Последние несколько дней мне было нехорошо, — пробормотал несчастный. — Может, у вас найдется лекарство, которое облегчит мне боль…
Никола Бруерович осмотрел его и заметил на груди сыпь:
— Это тиф.
— Скверно, — отозвался Лаговерде.
— Да. Нужно вымыть весь корабль сверху донизу, постельные принадлежности — за борт, каюты отдраить уксусом. И ни в коем случае не подпускать никого к моей каюте.
На следующий день парень умер, его завернули в простыни и выкинули за борт.
— Нехорошо отправлять товарища на корм рыбам, — проговорил Амрафель, матрос с бородой в форме пики. — Но это дает нам самим больше шансов выжить.
XIIВсе приказы капитана были выполнены, и уже казалось, что беда под контролем, потому что за три дня никто не заболел. Но на четвертый Бычара-Мило не смог встать на ноги и через восемь часов умер.
В тот же вечер заболели еще двое. И на следующий день — еще двое. А через день — семеро.
Люди, которые с улыбкой шли на смерть в бою, трепетали перед лицом невидимого смертоносного врага. Одни полоскали горло ромом. Другие вспоминали выученные в детстве молитвы. Но болезнь не щадила ни сильных, ни слабых, ни пьяных, ни трезвых.
