И. Волознев - Журнал «Приключения, Фантастика» 1 95
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
«На левом плече — полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, — говорилось в описании, — у левого локтя — четырехконечный крест с надписью «Рай», подчеркнутой чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти — цветок лилии; на левом предплечье — сердце, пронзенное стрелой, и буква «Z»; на правом — факел; у основания большого пальца — три точки; под коленками — кресты; на правой ступне — надпись «Душа болит о производстве», на левой — «А ноги просятся в санчасть.»
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
— А ноги просятся в санчасть, — повторил вслух последние слова. — Мудрено запомнить.
— Ясно, куда его ноги просятся, — сказал Нетесов, делая нажим на слове «его».
Чего-то Сергей не договаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два-три часа заехал домой.
— Ну, а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? — переводя разговор, спросил Нетесов.
— В порядке, — кивнул Зимин. — Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
— Ну уж… Показалось тебе.
— Серьезно, серьезно.
— Ну, может и так, — легко согласился Сергей.
— Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть-чуть не осудили, — вмешалась в разговор Полина. — Сидел бы уж два года, если б не Сергей.
— Да, ошибка там вышла, — мотнул головой Нетесов.
— Я все-таки думаю, Сережа, не ошибка, — возразила Полина, — а потому что племянник директора коммерческого банка виновником был.
— Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как следует, — тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря «Свободный», с ветераном Гражданской, но передумал. Потом как-нибудь. Сергей был сосредоточен на своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь-то уж должен вернуться очень скоро, и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
— А права? — спросил Зимин.
— С моим номером не остановят, катайся, — махнул рукой Нетесов.
…Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на «Жигулях» к нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказал ей, что начальник уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне, на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что-то стряслось.
— Слава Богу, — она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от отца, — только за этим и приходили?
— Только за этим.
— Сейчас сама привезу…
Через каких-нибудь полчаса Зимин держал в руках стопку тонких тетрадок в бледно-голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего-навсего одну тетрадку с надписью на обложке «Дневник Терентия Засекина, Октябрь 1919 года — Февраль 1920 года». В этих, принесенных, тетрадках Терентий Засекин делал записи с апреля 1920 по декабрь 1929 года.
В одной из тетрадок была открытка времен Гражданской, раскрашенная, на плохой бумаге изготовленная и с надписью «Что несет большевизм народу?». Зимин видел такую впервые: на ней — Смерть с пустыми глазницами, с проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала кровь, ехала на коне. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади окрест — в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб…
— Вот. Еще и отцовы записи, — подала Черевинская сколотые скрепкой листы. — Ни в коем случае не потеряйте, — предупредила на прощанье.
— Все верну в сохранности, — заверил Зимин, приготовясь первым делом прочитать написанное пасечником-сыном…
ТЮТРЮМОВ
— Товарищ Прожогин, подозрительного вот задержал. — Афанасий Маркушин, милиционер Пихтовской уездной милиции ввел в кабинет секретаря укома молодого мужчину. Секретарь коротко посмотрел на незнакомца, одетого в поношенный костюм и косоворотку, на Маркушина, стоящего позади с винтовкой и примкнутым штыком, сказал:
— Так и вел бы к себе.
— Я и хотел. Увидел, у вас свет горит, и…
— Ладно. Чем подозрительный? — прервал Прожогин.
— Возле станции терся, у жены стрелочника Возчикова спрашивал, как найти Пушилиных. Игнатия со Степаном, — ответил Маркушин.
— Ищешь, значит, Пушилиных? — спросил секретарь укома, изучающе внимательно глядя на неизвестного.
— Да.
— Зачем?
— Хотел встретиться по личному делу.
— По какому?
— Касается меня одного.
— Нет, это уж извини. Нас — тоже. Сынок с отцом — главари кулацкой банды, шастают по тайге, а у него к ним личное дело. Документы есть?
— Нет.
— Вот так. Без документов, темная для нас личность, ищешь бандитов. — Секретарь укома старательно скатал самокрутку, закурил. — Что скажешь?
— Говори, чего уж там, раз попался, — вставил в возникшую паузу милиционер Маркушин.
Незнакомец не удостоил взглядом своего конвоира. Молча внимательно разглядывал висевший за спиной у хозяина кабинета на стене кумачовый лозунг: «Царство рабочего класса длится только два года. Сделайте его вечным!», что-то решал для себя.
— Так что прикажешь думать? — еще раз спросил секретарь укома.
— Я бы хотел говорить вдвоем, — сказал незнакомец.
— Хорошо, — согласился Прожогин. Велел милиционеру: — Побудь в коридоре.
Маркушин вышел из кабинета; с длинной винтовкой управляться было неловко, он штыком царапнул дверной косяк.
— Слушаю, — сказал Прожогин.
Незнакомец подошел к столу, вынул из внутреннего кармана пиджака наган, положил его перед секретарем, назвался:
— Я — старший лейтенант Взоров. Из личного конвоя адмирала Колчака. В прошлом, разумеется… Хочу сделать заявление.
Первое признание приведенного под дулом трехлинейки, но вооруженного мужчины, привело секретаря укома в замешательство. Он подвинул к себе наган, сказал:
