Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны
И это ни в коей мере не должно гнетом ложиться на душу – просто так уж устроен мир. Нам ведь не приходит в голову упрекать солнце за то, что оно каждое утро появляется на небе, а потом уходит… А ведь судьба наша – как солнце. Нужно смириться с законами, по которым она движется, изучить их и действовать сообразно с ними, тем самым и достигая абсолютной свободы…
Итак, где-то в глубинах этого всеобщего хранилища лежит на полке и Книга Моей Судьбы, изначально написанная уже до последней точки… нет, до последнего многоточия, отмечающего тот самый последний момент, когда придет конец последней Вселенной в цепи вселенных… и тут же возникнет новая Книга Моей Судьбы, потому что на смену одной цепи придет другая… третья… – и никогда и нигде не присутствовать нам при самом окончательном Конце Концов: он вновь превратится в Начало Начал, пусть других, пусть совершенно невообразимых сейчас Начал, но – в новое, иное Начало… Можно называть это бодрячеством, ни на чем не основанном оптимизмом, но – так будет, ибо и это уже записано в Книге Судеб каждого из нас.
Я на всякий случай проверил, на месте ли пистолет, и начал спускаться в белый туман, справедливо рассудив, что если и ждет меня там какая-нибудь неприятность – это вполне закономерно и предрешено; и кто знает, какая неприятность ждала бы меня, если бы я пошел в противоположную сторону, за гребень холмов?
Я нырнул в белый кисель, как в парную, инстинктивно зажмурившись и ожидая, что будет жарко. Но жарко не стало. Скользнули по лицу прохладные струи – и исчезли, и их сменил ровный теплый ветерок, настоянный ни аромате неведомых растений. Да-да, именно аромате – этот извечный в литературе штамп как нельзя более точно отражал истинное положение дел.
Я остановился и открыл глаза – и в меня хлынул окружающий мир, и что-то изменилось во мне. Мое собственное «я» съежилось и шмыгнуло в темный закоулок, и притаилось там, сдерживая дыхание, и в сознании моем возник кто-то другой – почти бесстрастный, но все-таки скорбный, готовый ненавидеть то дело, которое ему приходится выполнять, но выполняющий его четко, в срок и без лишних рассуждений. Потому что он, этот кто-то другой, кем стал я, был предназначен для выполнения именно этого дела.
Небо – это первое, что я увидел. Оно, как всегда, было сероватым, как сероваты были все небеса, под которыми мне приходилось бродить. Ничего интересного – две-три случайные звезды, черные пятна завесы, скрывающей те места, которые Вселенная не желает показывать нам, тени-облака, патрулирующие неуловимую границу пустоты, – и бледно-роэовое зарево у далекого-далекого ровного горизонта – последний привет утонувшего светила. Я стоял посреди гладкой песчаной равнины, совершенно лишенной растительности и, наверное, охватывающей всю планету (если, конечно, место, в котором я очутился, было планетой). Аромат неведомых растений исчез, оставшись в каком-то другом мире. В отдалении, с обеих сторон от меня, темнели в сумерках неподвижные фигуры таких же, как я. Я был высоким, голова моя возвышалась метра на четыре над расставленными ступнями, зарывшимися в песок. Я был совершенно обнаженным, и правая моя рука опиралась на огромную, под стать мне, лопату.
Стемнело как-то сразу, словно сработал выключатель, и мгновенно на песке передо мной возникло несколько прямоугольных пятен света с нечеткими контурами. Казалось, это падает свет из окон, но не было вокруг ни зданий, ни окон. Я сосчитал прямоугольники – их оказалось девять. И справа, и слева от меня светились возле неподвижных фигур размытые пятна, сливались в две сплошные линии, уходящие к противоположным краям небес.
«Срок настал», – сказал кто-то внутри меня, и в следующее мгновение пятна перестали быть пустыми. Я во все глаза смотрел на тех, кто лежал навзничь, вытянув руки вдоль тела, внутри моих девяти световых пятен.
Их тоже было девять, девять нагих человеческих тел, ничего не видящими неживыми глазами глядящих в такое же слепое небо. Длинноволосая женщина средних лет с дряблым животом и толстыми бедрами. Горбоносый парень с мощными бицепсами и плечами, с заросшей черными курчавыми волосами грудью. Еще одна женщина, лет пятидесяти, с вислыми щеками и шрамом поперек усохшего живота. Крепыш-мальчуган дошкольного возраста с темными чуть раскосыми глазами и сбитыми коленками. Лысеющий толстяк с брюзгливо оттопыренной нижней губой. Еще один мальчуган. Девушка с маленькими грудями и выбритым пахом. Поджарый мужчина моего возраста со вздувшимися венами, перехлестывающими сильные руки. И…
Да, это была она. Несомненно, это была она. Ладное тело бывшей спортсменки, покрытые красным лаком ногти на пальцах чутких рук, короткие светлые волосы, закрывающие лоб до бровей, нежные плечи; не потерявшие форму груди с длинными сосками (я любил целовать эти соски, и они набухали и твердели под моими губами…); красивые бедра; небольшая родинка на бедре (ее мне тоже нравилось целовать…) Это была она, Марина, та женщина, с которой мы ругались и мирились, которая иногда терпеть не могла меня, но все-таки временами звала к себе; та женщина с постоянной едва уловимой насмешкой в голосе, к которой я порой приходил и пытался излить душу. Она никогда не слушала меня, она закрывала глаза и курила, сидя в кресле, она ставила передо мной чашку с чаем и клубничное варенье, и улыбалась, и потягивалась всем телом, глядя на экран телевизора, и медленно развязывала пояс халата.
Она была страстной и ненасытной, она стонала, вжимаясь затылком в подушку и царапая мои плечи своими лакированными ногтями, она быстро дышала и кусала бледные губы, и в приглушенном свете висящего над постелью бра я видел ее полузакрытые глаза…
А наутро все повторялось снова, только уже без включенного бра, а потом мы вместе пили чай и она начинала злиться и осыпать меня холодным дождем несправедливых слов. Я хлопал дверью и уходил, но наступала весна, и наступало лето, и осень, и зима – и она вновь звонила мне… или я звонил ей. И снова и снова возобновлялись наши сладко-горькие встречи. Мы вполне могли обходиться друг без друга, и обходились друг без друга, но иногда нас тянуло навстречу, как куски магнита, как ночных путников к костру…
И что же случилось теперь? Ее знакомое и такое обольстительное тело неподвижно лежало в пятне света, и всегда насмешливые или злые глаза сейчас были просто двумя малахитовыми камнями, украшающими застывшую маску бесстрастного, но все равно очаровательного лица. Кто такие эти остальные восемь человек, я не знал. Я никогда раньше не встречал их. Разве что где-нибудь в толпе?
Неподвижные тела не наводили, однако, на мысль о смерти; скорее, они были похожи на поверженные статуи, на манекены с мельчайшими анатомическими подробностями живых людей, которые кто-то убрал из витрины неведомого магазина и перенес сюда, на безбрежную равнину, сотворенную в тихом уголке Вселенной с целью, мне пока неизвестной.
