Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
Вот, добавил.
Это тебе не пики горные, тем более, что пиков долинных не существует. Это тебе не луч заката прощальный. Это стихи просто про одноклассницу Асю. А написал их какой-нибудь лопоухий школьник. Для тебя эта штука должна звучать посильнее «Фауста».
Капитан Тимофеев рванулся, но в него вцепились два дюжих семинариста.
Веснин наслаждался. Он не любил графоманов. Неординарный капитан сбивал его с толку.
– Хочешь, – сказал он багровому, рвущемуся из рук семинаристов капитану. – Хочешь, расскажу, как ты сочиняешь свои лучи прощальные?
– Вали, крыса бумажная!
– Ты берешь листок бумаги, – ухмыльнулся Веснин. – Тебе, наверное, нравятся маленькие аккуратные листки. – На семинаре он видел, портфель капитана набит подобными листками. – Тебя мучает что-то неопределенное. Жизненный опыт, как ревматизм, ломает душу, требует – поделись с кем-нибудь! И ты начинаешь жадно прикидывать, у какого классика спереть пару звучных рифм? При этом ты отчетливо понимаешь, что любой стихотворный текст в твоем исполнении будет жалок.
Веснин вздохнул и выдал главное:
– И ты пишешь жалкий стишок, набитый чужими рифмами. И из отчаяния, от сознания своего ничтожества, плюешь на него и переходишь на прозу. Ты начинаешь перекладывать стишок прозой. – Здесь Веснин уже вступил на тропу опасных гипотез. – Ты вспоминаешь, скажем, торию, эти ритуальные деревянные врата, похожие на иероглиф, которые японцы ставят прямо в воде, или скалистый обрубистый мыс, поросший флаговыми деревьями, ты вспоминаешь, как эти бесконечные мысы заходят друг за друга, будто каменные кулисы, и постепенно тают голубизне. Ты же видел такое тысячу раз!
И спросил:
– Я что, вру?
Он понимал, что если он не угадал, капитан Тимофеев пустит в ход бутылку.
– Отпустите меня.
Капитан, наконец, стряхнул с себя семинаристов и хлебнул прямо из горлышка бутылки.
– Ты не врешь, – признал он хмуро. – Тебе рассказали, наверное.
Именно капитан Тимофеев стал открытием того литературного семинара.
Именно в прозе капитану удалось сказать то, что он мучительно пытался сказать. С завистью Веснин подумал: это ведь капитан Тимофеев, а не я, написал об одиноких островах, стоящих над океаном, как черные базальтовые стаканы (а я их тоже тысячу раз видел), это капитан Тимофеев, а не я написал о вечерней большой воде, пахнущей ламинариями и бездной (а я тоже тысячу раз ходил по этой воде), это он, а не я описал бурные перелевы за Парамуширом, где однажды тонул его собственный МРС, вынесенный штормом на камни…
Черт возьми! Пусть на первой книге рассказов капитана Тимофеева стояло посвящение Веснину, он, Веснин, автор десятка известных всему миру романов, так и не смог избыть непонятной тревожной ревности.
Он поднялся с сухого пня.
Тайна. Как разгадать тайну? Особенно при таком визге.
Визжала Надя.
5
До палаток Веснин добежал минуты за три.
Позже он прикинул расстояние и сильно себя зауважал – недурной результат, однако. Правда, на Детском пляже его обогнал Кубыкин.
– Я им ничего не давал, – на бегу прохрипел Кубыкин. – У меня на базе все лето сухой закон. У меня даже личных припасов не имеется. Наверное, Анфед сплавал в деревню.
Но Анфед в деревню не плавал.
Анфед стоял по пояс в мутной воде и тащил на берег визжащую Надю. Дважды они шумно шлепалась в воду, но Анфед не отступился, выволок дуру и, как русалку, бросил в траву. Метрах в трех от них застыл Ванечка. На его тонких губах играла язвительная улыбочка.
– Ну ты! – возмущенно заревел Кубыкин с изумлением разглядывая мокрую Надю. – Визжишь, а живая!
– Дура, – в свою очередь оценил Надю Анфед. – Нашла место для купания. Тут все дно в железах.
– Да я же не просто так! – Наденьку затрясло. – Я хотела ее поймать. Там она!
Вместе с Весниным на деревянный помост, с которого, оказывается, спрыгнула Надя, поднялся и Кубыкин. Помост резко обрывался в воду. Он служил при паводке причалом, но сейчас вода лежала низко. С реки несло листву, всякий мусор. Прыгать в такую воду действительно могла только дура, тут Анфед был прав. Хотя… Если присмотреться, сквозь муть, сквозь неподвижность темной воды что-то такое просвечивало… Неясное движение… Рябь сонная, солнечная…
– Спокойно! – рявкнул Кубыкин. – Анфед!
– Ну? – недовольно спросил мокрый Анфед. Он отжимал рубашку.
– Тута она!
– Да кто она? – раздраженно спросил Анфед.
– Ну, она… – растерялся Кубыкин. И тут же рассердился: – Я почем знаю?
Иной, – решил Веснин и почти по-детски обиделся, будто что-то, обещанное только ему, вдруг показали всем.
Правда, с чего он взял, что обещали только ему?
Был огненный шар, виденный Кубыкиным, была солнечная рябь под водой, привлекшая Надю. Веснин с необыкновенной, с поразительной ясностью вдруг увидел – утомленный духотой берег безлюден, печально пуст, наклонные сосны, подмытые течением, несчастливы… А Ванечка?… Как он безучастен, как ироничен… Как бесконечно скучен ему Кубыкин… Как равнодушно разглядывает он Анфеда…
– Ладно, – сказал Веснин. – Разбирайтесь сами.
– Да в чем разбираться? – засмеялся Ванечка.
А Надя совсем расстроилась:
– Сам нырни!
Веснин оглянулся.
Вода в речке стояла скучная, не было в ней никакой солнечной ряби. Так, мертвая муть, палые листья. Отвязав «семерку» Анфеда, Веснин бросил в нее желтый спасательный жилет и оттолкнулся от берега.
6
Речка звалась Глухой.
Такой она и была – глухая.
Весла без всплеска уходили в темную воду, бесшумно вскидывались над водой. Кувшинки, камыши, шиповник по берегу… Выбравшись на берег, на пустой лужок, Веснин неторопливо прошелся вдоль жухлой, действительно будто огненным шнуром выбитой полосы.
Под жухлой травой земля оказалась рыхлой, перекаленной, будто сожгли ее высокочастотным разрядом – даже корешки обуглились.
Веснин ошеломленно покопался в земле.
Взять горсточку на анализ? Засмеют?… Подумаешь. Капитан Тимофеев тоже знал – над его стихами будут смеяться… Кому какое дело? Может, я почвоведением увлекся, Докучаева читаю, академика Прянишникова… Вот дожди начнутся, найди потом эту полоску… Нет, не зря визжала в воде Надя… Серебрилось там что-то… И шар огненный пред взором Кубыкина… И ночная сухая гроза…
Иной!
Не приснилось.
Ничего не приснилось.
Он молча сунул в карман кулек, свернутый из старой газеты, случайно оказавшейся в кармане. Кулек он набил прокаленной землей. Сев в лодку, оттолкнулся от берега. Пусть несет течением к морю…
