Константин Вронский - Черная богиня
— Неужели же вы поверите в то, что наши древние предки не могли изобразить простой глаз на многочисленных рисунках и барельефах, несмотря на 3000 лет практики?
Павел покачал головой — все еще недоверчиво. И тут Домбоно встал из-за стола и бросил ему папирус, на котором была изображена… схема строения мозга и зрительной системы.
— Этому рисунку больше двух тысяч лет, — небрежно пояснил он. — Выполнен местными жрецами-лекарями.
«Он мог бы прооперировать остеому, — мелькнуло в голове у Павла. — Но почему же не решился?» Вслух Павел спросил совсем другое:
— Тогда почему же на многих древних рисунках человеческие фигуры изображены с двумя левыми руками, вместо одной левой и одной правой?
Домбоно улыбнулся. Улыбка превосходства. Улыбка посвященного во что-то далекое и удивительно тайное…
— Вы видели античные статуи? Античные римские статуи, изображающие лошадь и воина, принимают различные позы в зависимости от художественного замысла. Лошадь с приподнятой левой ногой указывает на то, что всадник пал в битве. Поднятая правая нога говорит о том, что в битве погибла лошадь. Лошадь, поднявшаяся на дыбы, означает, что и лошадь и всадник погибли в сражении. Все не случайно, чужеземец… Их двурукие рисунки таким же образом несут в себе некую дополнительную информацию, например, о том, что на картине изображен человек, который жив. Две левые руки по такой схеме означают, что в отличие от равновесия души и тела, существующего в период земного бытия, изображенный человек «весь душа» и, следовательно, в момент создания портрета он был физически мертв. — И Домбоно произнес странную фразу: — Нефертити при жизни была вся душой, как и наша нынешняя властительница…
И Павел все-таки решился:
— Вы могли прооперировать остеому, Домбоно? Скажите, ведь вы могли?
Домбоно развел руками в жреческом одеянии:
— Тогда, чужеземец, у всех вас не было бы шанса на спасение. Но — да, я мог…
— …Ну, и зачем ты вздумал записывать байки этого чертового Домбоно? — нахмурился Брет Филиппс, застав рано утром невесть откуда вернувшегося Савельева за странным занятием.
Павел оторвался от своих записей и улыбнулся.
— А кто ж меня знает! Может, потому что я разыскал ответ на загадку мероитки Нефертити…
Глава 23
ВСЕ ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
«Мой милый, милый Павел! Если ты все-таки читаешь эти строчки, значит, все, произошло оно, неизбежное. То, чего я безумно боюсь, то, что навсегда разлучит нас с тобой. Но все равно, постарайся не сильно переживать из-за моей смерти. Пожалуйста… Врачи с самого начала были бессильны, не они писали скрижали моей судьбы. Ее вообще писали не в этом мире. Но что бы ты ни думал, мы снова встретимся. Скоро, поверь мне!
Не думай обо мне плохо. Хоть я, величайшая преступница, покидаю тебя. А еще не думай о том, что я сейчас пишу тебе. Просто прими как должное все, что произошло. Ты еще встретишься со мной. И будущее — твое будущее — ответит на все твои вопросы. Оно… наше будущее предопределено.
И еще одна просьба — не открывай, пожалуйста, второе мое письмо, не читай его пока что. Подожди немного.
Я оставляю тебе мой талисман, мое солнце. Носи его, пожалуйста, и в один из дней он обязательно спасет тебе жизнь.
И, пожалуйста, не забывай меня!
Твоя Санька».
В который уж раз подряд Павел перечитывал это письмо. С болью, горечью… Но уже спокойно. Именно Мерое даровала ему это удивительное спокойствие.
…Встреча в операционной была последней встречей Алексея Холодова с царицей-богиней. Больше он ее уже не видел, в больнице Сикиника не появлялась, не задавала никаких вопросов, не вызывала русского врача к себе. Да Алексей и не хотел видеть царицу. Узнав о гибели Ларина, он считал ее вероломной, гнусной обманщицей, неспособной сдержать данное слово. И как ни пытался Павел объяснить ему хоть что-то, Холодов ничего не желал слушать. Связующим звеном между больничной палатой и царским дворцом стал Домбоно. В последнее время он ходил мрачнее тучи. Алексей считал, что выздоровление мальчика стало для верховного жреца чем-то вроде личного оскорбления. И опять же ошибался.
Лучше всех понимал Домбоно Савельев. Он видел, что жрец переживает. Ведь эпоха тайного правителя Мерое подходила к концу. Но что-то мучило его еще. Понять бы… Их беседы и встречи становились все более продолжительными.
В тот день Савельев находился вместе с Домбоно на террасе храма. Внизу на тесных улочках толкался народ, пробирался между перегородившими проход телегами. «Надо же, — ухмыльнулся Павел, — «пробки», как в Питере». На полях по склонам гор работали крестьяне. Постройка новой лестницы к храму бойко продвигалась вперед. И это несмотря на все страдания строителей, таскавших огромные каменные плиты.
— Мне все-таки интересно, когда ваш Холодов разрешит принцу Мин-Ра ходить? — задумчиво протянул Домбоно.
Савельев хитро прищурился.
— Хотите от нас побыстрее избавиться, господин верховный жрец?
— Избавиться? — Домбоно даже обиделся. — Да вы будете первыми чужеземцами, что покинут нашу страну целыми и невредимыми!
— Это вы повторяете при каждой нашей встрече, — улыбнулся Савельев, опираясь на балюстраду террасы. С этого места была прекрасно видна стена. Та самая стена, которая стала для них истинной Стеной Плача, та самая стена, на которой висели их клетки! И внезапно Савельев с грустью понял, что очень скоро Мерое станет для него печальным волшебным сном. Больше он никогда не пройдет по крытым галереям храма, никогда не поговорит с Домбоно, не увидит царицу-богиню. Никогда — самое страшное слово, забитое на «жесткий диск» человечества…
— О чем вы сейчас думаете? — спросил Домбоно настороженно. — Я ведь знаю, Павел, что и вы, и ваш друг не доверяете мне.
— Если уж совсем честно, то… я очень сильно не верил вам! А мой друг не верит и сейчас.
— Вы оба ошибаетесь. Я вырастил Сикинику, когда ее мать замуровали в стене храма по приказу царя Мерое…
Савельев содрогнулся всем телом. По спине побежали ледяные мураши.
— Замуровали? За что? Домбоно грустно поглядел на него.
— Она… Анхашет была очень разной. Опытной в любви, сластолюбивой и жестокосердной. Она постоянно искала себе все новые и новые жертвы. От одного влюбленного юноши, Павел, она требовала, чтобы он отдал ей все, что имеет, прогнал жену, убил детей и бросил их тела собакам. Но даже этого Анхашет было мало, и она требовала, чтобы возлюбленный отдал ей могилу предков…
Павел сглотнул комок в горле.
— Этим юношей были вы, Домбоно? Верховный жрец удивленно вскинул на него бездонные глаза, а затем глухо рассмеялся.
