Райдо Витич - Игры с призраком. Кон первый.
Халена посмотрела на отрешенный лик ведуньи и поверила, сердце трепыхнулось в надежде, забилось сильней: может, знает женщина кто она? И он — тот синеглазый.
Неудобно было в ряд с девицами вставать, вроде дружница она, а княжьим воинам ерундой заниматься не по чину, насмех еще поднимут, но увидев Славко, решилась. Ему можно, почему ж ей тогда нельзя? В конце концов, ее пол никто не отменял — девка она, а узнать свое прошлое не зазорно, а вот не знать — стыдно.
Халена решительно шагнула к кострищам, за спиной Славко пристроилась.
Гневомир только крякнул досадливо: богиня, а туда же! Еще б на ромашке поворожила, воительница! И на Миролюба глянул пытливо: ты-то, мол, что мерекаешь?
Тот, ежели что и думал — при себе держал, бровью не повел, пошла к Ханге, знать так тому и быть, и следом шагнул. Гневомир того не ожидал, растерялся, округ взглядом обвел — видали, дескать, что деиться? Хмыкнул и за Миролюбом встал — не отставать же. Да и знать ему не меньше девок хотелось. Был у него один вопрос важный, желание и уж такое тайное, что казалось и от самого себя в секрете держит. И не ведал, что было б зеркало, он бы это желание у себя на лице прочитал со всеми знаками препинания, безошибочно.
Миролюб недовольно покосился на сотоварища и вздохнул: вопрос у них, по всему видать, один на двоих.
Только, как ответ поровну делить станут?
Мирослав глянул на Халену и дружников, чуть качнул головой укоризненно да за стол сел: пора и пир начинать, кому ворожить охота — его дело, а праздник своим чередом идти должен, алабор для того и надобен. Ему хоть ворожи, хоть нет, вся жизнь уже сворожена, не переворожишь, а что гридни воспрошать бажат и без Ханги ясно — на лицах писано. Почитай, каждый неоженок на Халену косится, кто не таясь, а кто словно невзначай, смущаясь и робея.
Неладно то, девчата вон как захорошели с весны, в самый цвет вошли, сговаривать пора, по осени б избы новые покрыли, срубы-то вон сколь отстаиваются, пора б и в дело, было б место для молодых, а к следующему лету, глядишь, и дитё народилось, племени прибыток…
Эх, Солнцеяр, почто дщерь свою к нам послал? Морок один, душе смута, девка-то со всех сторон ладная, а не подступишься! Вот и смута на сердце великая, маята — углядеть бы. Оно, конечно, бережат ее побратимы крепко, да и охальников скверных в аймаке не сыщется, по чести живут миряне, но спокою все одно — нет. Норовиста девка, шалая, горяча не в меру, что кострище Солнцеворотово. Бередит лик ее душу, глазища по ночам блазнятся… А думал — стар уже, видать, приспело и ему женихаться, только где ж смертную под стать Халене сыскать? Вот ведь и не думал, а задела…
Халена к Ханге, робея, шагнула, на колено, как другие встала, та ежели и удивилась, то виду не подала, глянула пронзительно и вздохнула то ли с сожалением, то ли с укоризной:
— Тебе-то что надобно?
У той вопросов много да все в кучу сбились от волнения, смешались, в горле сухо стало и по спине холодок пополз, только и вымолвила:
— Не помню ничего…глаза синие. Кто он? Почему?…
— Ишь ты, — прищурилась женщина недоверчиво. — Не надобно тебе того знать, вместе вам боле не бывать. Судьба твоя здесь княжить, почести ждут великие…
— Не нужны мне почести, Ханга, про него скажи, — качнула головой девушка.
— Шальная ты, глупая. Его Морана караулит, а тебе жить.
— Морана? Богиня смерти? — недоверчиво переспросила Халена, сердце зашлось от тревоги и волнения. — Он умрет? Значит, он не плод моей фантазии, а живой человек?
— Суженый твой, живой что ни на есть.
— А причем тут Морана?
— Уж тебе ли не знать? Она за тобой, почитай, с рождения ходит, токмо здесь ей тебя не взять, вот и живи.
— А он?!
— Возьмет она его.
— Нет! — Халена качнулась от этой вести, и помнить она его не помнила, и имени не ведала, а мысль, что случится беда с синеглазым, как стрела в сердце вошла, пронзила, горем душу до краев наполнила. — Как же так?..
— Так боги порешили.
— Боги?! — вскинулась девушка, глаза что сталь. — Не верю! Наверняка есть какой-нибудь способ предупредить его, исправить, изменить, уберечь? Ты ведь — ведунья.
Отпрянула Ханга, нахмурилась:
— Стара я с богами спорить.
— Но можешь?
Ведунья молчала с минуту, сверлила девушку странным взглядом- то ли сердилась, то ли жалела, наконец, кивнула нехотя:
— Могу, но плата за то непомерная, по себе знаю.
— Все равно помоги!
— Да знаешь ли ты, что просишь? — наклонилась женщина к Халене, в глаза пристально глянула и сердито вздохнула. — Глупая… Здесь бы любой была, закняжила.
— Нет, нет! Ему помоги!
— Будь по-твоему, дщерь Солнцеярова, помогу, — после минутного молчания сказала ведунья. — Но прежде, послушай: ты тем и себе, и ему судьбу поменяешь, а как оно будет — богам ведомо. Одно скажу — его спасешь, но для себя потеряешь, а смерть его с тебя спрашивать станет.
— Я согласна! — и секунды не думала Халена. Ханга головой укоризненно качнула, вытащила из-за пазухи мешочек кожаный на веревке, развязала и извлекла из него две склянки маленькие словно игрушечные — одна темная, вторая светлая, протянула:
— Темную изопьешь — его в ту же ночь узришь, как наяву, а поутру судьбы ваши навеки изменятся — жить он будет да тебя боле не признает, не услышит, а ты Моране за то дань платить станешь горькую, жуткую…Но ежели поутру из светлой изопьешь, все как должно останется, не повернуть. Он уйдет, да ты останешься, и горе тебя не коснется, Морана не найдет, им насытится. Думай, девонька, крепко — стоит ли он того, чтоб ты муки принимала? Не стоит — поверь.
— Не нам судить, — ответила Халена и пузырьки в ладони зажала — не отберешь.
— Жаль мне тебя, ежели б в другой день пришла — не упросила б… Сердце у тебя большое, а ум что волос — короток. Судьба у мужей такая, за род свой голову складывать, а бабья доля- род длить.
— А я слышала, что цена жизни одинакова и для мужчины, и для женщины. У каждого она одна. И неважно чем платишь, важно — на что ее тратишь, — Халена поднялась с колена и низко поклонилась. — Спасибо!
— А я б благодарить поостереглась, — задумчиво заметила Ханга, глядя ей в спину.
Девушка подождала побратимов, поглядывая на склянки в руке, быстро те управились, минут десять на двоих, и по всему было видно — не рады гридни, что за посестрой к Ханге встали. Лица потерянные, взгляды смурные, Гневомир словно со смертью встретился — белый весь.
— Плохое сказала? — спросила девушка.
— Так…За стол пошли, — даже не глянул на нее побратим и заспешил к столу.
Халену меж собой усадили — справа Миролюб, слева Гневомир и, словно сговорившись, за одним кувшином потянулись. Гневомир первым поспел, налил до краев в глиняные кружки пахучую густую, как мед, золотистую жидкость, на посестру глянул:
