Сергей Герасимов - Власть подвала
16
Для меня остались темными по крайней мере три вопроса. Первый: почему этого не случилось до сих пор? Маловероятно, что именно земля есть исключительный лидер вселенской эволюции. Слишком уж она мала и обыкновенна.
Второй вопрос: если все мы погибнем – то стоит ли жить и рождать детей, которые окажутся еще ближе к моменту последнего взрыва? И не подобны ли мы людям в лодке, неотвратимо сползающей в водопад, которые все же расставляют фигурки для новой шахматной партии? Вопрос третий: есть ли для человека выход в этой ситуации; или хотя бы, – возможен ли хоть какой-нибудь выход?
Я открыл глаза и уставился в потолок. Затем вспомнил о Пьете. Я нашел ее в передней комнате, лежащей на полу, у стола. Сейчас она, без сомнения, была каменной. Ее лицо оставалось печальным и спокойным. Что теперь? Теперь, если на ней не найдут следов склейки, ее выдадут за неожиданно найденное творение древнего мастера. Тысячи людей умудрятся заработать на этом деньги, и деньги немалые. Еще один сгусток страдания ушел из подлунного мира. И что-то неповторимое ушло с ним, ушло навсегда.
В мире есть принципиально неправильные вещи; такие, которых не должно быть; это ощущаешь, если они случились с тобой или ты увидел их с близкого расстояния. Одна из таких вещей смерть, другая, сродни смерти, – неповторимость. Это может означать три вещи: во-первых, может просто ничего не означать; во-вторых может сигнализировать о наличии высшего и лучшего мира, который лишен этих дефектов, в-третьих, может означать наличие такого же мира, но отдаленного от нас во времени – он будет с нами, когда мы его сами сделаем или станем его достойны. Через миллиард лет, не раньше. Я протянул руку, со стола взлетела скатерть и накрыла мертвый камень.
С полминуты я сидел неподвижно, осмысливая произошедшее. Потом попробовал еще раз.
Я повернул ладонь – и складки на скатерти расправились. Материя повиновалась каждому движению моих пальцев. Сжав руку в кулак, я заставил скатерть собраться в комок, потом заставил расправиться в воздухе, повернул вертикально, последовательно сгибая пальцы, аккуратно ее сложил. Не могу сказать, чтобы я очень удивился. Ну что же, кажется моя просьба услышана. Мне дали эту силу. Мне дали силу взамен согласия.
Сев за рабочий стол, я начал набирать текст на клавиатуре. Я набирал текст, не касаясь пальцами клавиш. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее. А теперь так: пусть чайник нагреется без огня, теперь он перелетит сюда и наполнит чашку.
Все получалось. Мертвая материя слушалась моих приказов. Даже мысленных приказов. Но я еще не знал пределов той силы, которая мне дана.
Сосредоточившись, я мысленно ударил в дверь. Удар был столь силен, что дверь просела и одна из петель наполовину выломалась из дерева. Таким ударом можно убить если не слона, то быка уж точно. Сейчас должен появиться Сашенька.
Мне дали довольно много. Это значит, что за такой подарок много и потребуют с меня. Ну что же, как-нибудь сочтемся. Ведь и отплата не так уж мала: уничтожить человечество. Мы еще поборемся.
Когда вошел уродик, я поднял его и отбросил на стену одним мысленным ударом. Уродик сгруппировался, спружинил и приземлился на ноги. Он ни капли не удивился и был готов к схватке. Готов умереть за хозяина.
– Отойди, – сказал я.
Уродик не пошевелился.
Я поднял в воздух стол и ударил уродика плашмя, столешницей. Он снова спружинил и через секунду был на ногах.
– Если ты не отойдешь, я тебя убью.
Во мне начинала закипать злоба. Убью. А ведь именно этого от меня и ждут.
Уродик прыгнул на меня как кошка, но я перехватил его в полете и подвесил в воздухе горизонтально, лицом вниз.
– Пока, обезьянка, – сказал я, – я пойду прогуляюсь, а ты повиси тут.
Надеюсь тебе не будет скучно.
Уродик вцепился зубами в свое запястье и прокусил вену. При этом он вымазал кровью все лицо. Он повернул ко мне лицо; он улыбался.
– Теперь уходи, – сказал он.
Это были первые слова, которые я от него услышал. Честно говоря, я уже думал, что он не умеет разговаривать. Конечно, я не мог оставить его в таком положении. Пройдет час или два – и он истечет кровью и умрет. Он прекрасно знал, что я не брошу его умирающим. Но как быстро он среагировал – слишком быстро для дурачка.
Для начала я его усыпил. Потом опустил на пол, высушил кровь и заставил рану закрыться. Для всего этого мне было достаточно лишь внимательного взгляда.
Я уже хорошо чувствовал, что могу сделать и как могу сделать, но я еще не привык к своей силе и потому немного осторожничал. Напоследок я попробовал оживить Пьету, но мне не удалось. Мрамор начал вибрировать и я побоялся, что он расколется.
Я поднялся в бетонный домик наверху, открыл замок без ключа и вышел. Была вечерняя пора, около восьми. Старые каштаны стояли широко и неподвижно, как нарисованные. Темнело и темнота проявляла дальние деревенские огоньки, километрах в пяти отсюда, за рекой. По дороге проехал автомобиль и его фары бросили движущийся отблеск на стальную обшивку домика, рядом с моим лицом. По полю шла мелкая собачонка и лаяла прямо в воздух – будто читала наизусть собачью поэму. Из открытых окон дома очень мирно тянуло жареной картошкой. Конец лета, предчувствие осени; старая асфальтовая дорожка растрескалась неровными шестиугольниками и покрылась первыми желтыми листьями. Это и есть тот мир, который я должен уничтожить. Все это, тысячи раз воспетое поэтами. Ту самую избу, которая челюстью порога жует пахучий мякиш тишины; те самые закаты, от которых хочется плакать; ту самую зарю, что из сада обдавала стекла кровавыми следами сентября. Никто и никогда уже не остановится, не увидит и не запишет этого. Если бог существует, то он рядом сейчас, невидимый, но ощутимый; он смотрит моими глазами и в мои глаза.
В этот момент дальний тополь на холме вспыхнул, будто облитый керосином. Я слишком долго и пристально на него смотрел. Это уж чересчур. Нужно научиться по-новому контролировать себя. Я приказал дереву погаснуть, но оно только больше разгорелось. Чем сильнее я пытался сосредоточиться, тем выше поднималось пламя. И тут меня осенило.
Я бросился вниз. Дверь была все так же открыта, уродик лежал без сознания.
У его руки растекалась лужица крови. Рана, залеченная мной, продержалась всего несколько минут или секунд, а потом снова открылась. Легким мысленным приказом я вырвал ножку из перевернутого стола и сломал ее в воздухе как спичку. Затем составил две половинки в единое целое. Так и есть. Так и есть: половинки не соединились. Воскрешать и создавать я не умею. Сила, данная мне, может лишь разрушать и убивать.
Разрушать и убивать – вот чего от меня хотели.
