Сборник - Фантастика, 1991 год
Здесь было чрезвычайно приятно и открывались неожиданные ракурсы.
“Христофор не так уж плох -по крайней мере, не какой-нибудь темнила”,-размышлял Холмов, вглядываясь в аспидные блестящие грани угловой башенки на соседнем доме бывшей кампании Зингер.
День разгулялся вовсю: солнце, голубое небо, реденькие белые облака. Похоже, накатывалось на Ленинград бабье лето. Холмов, вдыхая принесенный морем воздух полной грудью, полюбовался еще немного адмиралтейской иглой и спрыгнул вниз. Глухо звякнула оконная фрамуга, отсекая уличный шум.
Начинать эксперимент было рано, на дисплее еще мелькали промежуточные результаты проверок. Видимо, барахлил селекторный канал связи с центральной машиной. Холмов, хрустя желудем, подошел к одиноко стоящему шкафу - интересный оказался шкафик, в стиле врубелевско-шехтелевского модерна, со стеклами в переплете, из скрещенных дубовых стрел. За стеклами на полках лежали толстенные подшивки журналов в потертых картонных переплетах, старые газеты, еще какие-то книги и бумаги. Шкаф открылся легко, будто им пользовались по десять раз на дню. Холмов выбрал себе годовую подшивку “Нивы” за 1911 год и отнес ее на рабочий стол оператора, мимоходом убедившись, что связи с центральным процессором еще нет.
Рассеянно листая желтые страницы-отголоски давно отшумевших политических страстей, Холмов задерживал внимание нa научнотехнических новинках того времени. Беспроволочный телеграф, пробеги довольно неуклюжих автомобилей… Много внимания уделялось “воздухоплаванию”. Мелькали снимки: “Аппарат Блерио после приземления в Англии”, “Дирижабль “Лебедь” отечественной конструкции над Невским проспектом”, “Члены императорской фамилии на торжественном открытии воздухоплавательной школы в Гатчине”. Холмов задержал взгляд на фотографии молодого человека в светлой тужурке, склонившегося над заставленным довольно сложными электронными приборами столом.
Свет лился сверху, через отвесный оконный проем в наклонной крыше!
Да, точно - сто лет назад на этом самом чердаке была научная лаборатория. Подпись под снимком гласила: “Студент электротехнического факультета Санкт-Петербургского императорского политехнического института П. Н. Линдберг изобрел способ управления взрывом на расстоянии. На нашем фото: изобретатель в своей лаборатории за подготовкой аппарата к очередному опыту”.
Холмов подумал, что установка Линдберг а-одна из первых систем дистанционного управления. Вероятней всего, широко применявшийся во время второй мировой войны радиоуправляемый взрыватель для всякого рода фугасов и мин. Линдберг опережал развитие техники на добрых три десятка лет. В этот момент Холмова отвлек вкрадчивый синтезированный голос терминала:
– Система “Каппа” готова к диалогу. Центральный процессор в вашем распоряжении.
– Дайте на просмотр то, что было уже записано в памяти системы.
– У нас запись дискретная, порциями через десять лет. 2001 год, 1991-й и так далее, до 1941-го включительно.
– Дайте по минуте на каждое десятилетие…
– Готово.
Холмов удивился - реакция операционной системы компьютера была неимоверно быстрой.
Тут же померк свет, чердак оказался заваленным линялыми стягами, рваными транспарантами, фанерными щитами и осыпавшимися лозунгами, гирляндами крашеных и битых электрических фонарей. Струящийся через заросшие пылью и паутиной стекла слабый солнечный свет бродил по каким-то нахально улыбающимся, грубо размалеванным картонным рожам: на чердаке сваливали отработавшее свое оформление карнавальных шествий и массовых действий.
Качество стереоизображения было приличным. Когда на дисплее вспыхнуло “1981 год”, картинка стала дополняться звуками. Чердак уже не был так запущен и захламлен. На стенах висели этюды и эскизы маслом и даже кустарные панно из пучков крашеных ниток. Перед мольбертом сидела миловидная женщина и писала по приколотым к стенке этюдам осенний пейзаж. Холмов услышал скрип старого расшатанного полукресла, на котором сидела художница, и даже шуршание кисти по холсту. Потом раздался звонок, и в мастерскую был впущен мужчина лет пятидесяти, очень плотный и с седыми висками. Он без церемоний оглядел по-богемному непритязательный, разворошенный стол и достал из портфеля бутылку водки.
До Холмова донеслось удивленное: - Ты разве не на машине?
– Кой черт,-мужчина сел и начал устало массировать пальцами веки,-третий месяц жду очереди только на калькуляцию. Еще полгода, как минимум, протянут с самим ремонтом.
– Ничего, привыкай к гортранспорту,-не без насмешки сказала художница,-пусть и тебе немного намнут бока.
Холмов, понимая, что это запись, не мог отделаться от эффекта присутствия и боялся управлять работой “каппы” голосом. Он быстро перешел на кнопочную коммутацию и задал еще несколько порций воспроизведения через равные промежутки времени.
– А ты, Марина, все пишешь березки да болотца? - кивнул в сторону мольберта гость, цокая бутылочным горлом о края стаканов.
Рука его вдруг зависла в воздухе с наклоненной бутылкой:
– О! У тебя что-то новое. Перешла на фантастические пейзажи?
– Я была на выставке Гущина. Он работал во Франции, потом вернулся умирать в Саратов,-глухо сказала Марина,-некоторые гущинские вещи меня потрясли. Он будто что-то мог разглядеть, понимаешь, неземное, точнее - ненынешнее, из какого-то отдаленного будущего…
Мужчина поднял стакан:
– Из Франции, говоришь? А у нас один архитектор уехал в Вену и неплохо там устроился. А ведь малый - середнячок. Вот и я думаю… Поедем, а?
Художница отхлебнула из стакана и, не закусывая, прижала тыльную сторону ладони ко рту. Растерянно спросила:
– Но как же это - уехать? И все?
– А как уезжали и уезжают,-грубо сказал он,-что, все изменники, что ли? Я ведь не с Россией хочу порвать, а с нынешней бестолковостью и хамством, со стоянием в очередях, с бесконечным враньем и обещаниями. Я устал ждать, пока меня оценят…
Ответ Марины “каппа” отсекла. Следующую порцию воспроизведения компьютер выдал с еще большим эффектом иллюзорности - самоподстройка, введенная, очевидно, в программу, работала за счет накопившейся статистики. Было видно даже, как от выпитой водки у женщины набухли подглазные мешки. Ее хорошенькая, головка тяжело клонилась набок. Мужчина, искоса взглянув на тахту, положил руку на шею Марины под стянутые тугим узлом волосы. Она поежилась:
– У меня ощущение, что на нас смотрят. Вот странно.
Холмов влажным пальцем ткнул клавишу перемотки. Он понял, что проскочил целое десятилетие, когда увидел большую бригаду деловитых школьников, с азартом строивших модель космического корабля. “Время Гагарина: шестьдесят первый год”,-прошептал он, подкручивая аппаратуру: в этом более глубоком слое взаимодействие оставило не такие сильные следы, компьютерная система работала со сбоями, рывками. Все же можно было понять, что помещение оборудовано, как подростковый клуб,- кто-то “качал пресс” на шведской стенке, в углу резались в шашки. Звук был слабый.
