Геннадий Прашкевич - Пес Господень
Город гордыни, повторил про себя Ганелон.
Разве может мозг человека, даже императора, охватить мир?
Гордыня.
Ганелон хотел спросить: если базилевс так велик, если ему подчинены многочисленные земли от острова Корфу до дальней Киликии, если все перед ним падают ниц, как перед Солнцем, то почему теперь под стенами города городов толпятся чужие воины? И если базилевс так силен, что взгляд его останавливает накатывающиеся на берег волны, то почему его смелые ромеи, многочисленные как саранча, не устояли перед немногими вооруженными пилигримами, которые вошли в Константинополь совсем в небольшом числе и передали пурпурные сапожки базилевса совсем молодому человеку Алексею IV, сделав его соправителем собственного отца императора Исаака, предательски до того брошенного в темницу собственным братом?
Но вслух он спросил:
– Зачем, Алипий, вырвав из рук грифонов, ты загнал меня в эту клетку?
Алипий опять не ответил.
«Глорию» тяжело раскачивало на долгих валах, пришедших, может, от берегов Сирии.
Прижавшись лбом к теплому шероховатому дереву, из которого была сколочена тяжелая клетка, Ганелон, скорчившись, часами смотрел на волнующееся море.
Бесконечное и долгое.
Долгое, как мысли, которые никогда не стоят на месте, но всегда бегут.
Неведомо куда, но бегут.
Ганелон привык к тому, что Алипий, даже побаиваясь матросов, приходит иногда и садится на клетку. Он привык к бормотанию Алипия, как привыкли матросы к бормотанию моря. Он привык к матросам, которые иногда приходили его дразнить. Если Конопатчик ослепнет, нехорошо усмехаясь говорили матросы, плюя в щели клетки и пытаясь дотянуться до Ганелона длинной палкой, мы утопим тебя в море. Морские свиньи искусают твое гнусное тело, азимит!
Господь такого не допустит, шептал про себя Ганелон.
Нет на земле места, пощаженного страданиями, но Господь такого не допустит.
Терпеливо терпя мы соединяемся с Богом.
Низкая клетка не позволяла разогнуть спину. Ганелон или стоял на коленях, прильнув глазами к щели, или лежал, скорчившись, подтянув ноги к животу. Когда он так лежал, ему хорошо были видны латинские слова, вырезанные кем-то на одной из перекладин клетки.
«Где ты, Гай, там я, Гайя.»
Наверное, в этой клетке кто-то уже томился.
– Народ ромеев так древен, – бормотал сидя на клетке Алипий, – что известно им: дух святой исходит только от Бога-отца. Этим ромеи постоянно сердят апостолика римского, ведь только Святая римская церковь настаивает на том, что запас благодати создается деяниями святых. Апостолик римский и вы, латиняне, креститесь пятью пальцами, а ромеи так древни, что знают – истинно крестятся лишь тремя.
«Где ты, Гай, там я, Гайя.»
Приходили матросы – дразнить Ганелона.
Матросы совали в клетку длинную палку и дивились: почему азимит не рычит от боли?
Еще они дивились: почему азимит ест самые плохие бобы, которые не стали лучше от того, что совсем протухли, но при этом азимит еще не совсем потерял силы?
Матросы садились на палубу перед деревянной клеткой и, нехорошо усмехаясь, напоминали Ганелону: помни, азимит, если Конопатчик ослепнет, мы скормим тебя морским свиньям.
«Где ты, Гай, там я, Гайя.»
Господь милостив.
Ганелон впивался отросшими загибающимися ногтями в локти.
В клетке пахло смолой, рыбой, крапивными веревками.
Он вспомнил, что в темной башне замка Процинта, в которой он провел два года, пахло нечистотами и мышиным пометом.
Еще он почему-то вспоминал иногда запах жирного дыма, вздымающегося над костром, на котором был сожжен несчастный тряпичник. И сладкий приторный запах волшебных трав, которыми в Риме чуть не отравил его старик Сиф, прозванный Триболо.
Господь не раз отводил от него смерть.
Господь не позволит Ганелону умереть в клетке.
Устав лежать, Ганелон снова приникал к щели.
Облака.
Длинные узкие облака.
Там, где их разносило ветром, тянулись тонкие хвосты, расплывчатые, как прошлое.
Замок Процинта…
Рим…
Остров Лидо…
Остров Корфу…
На острове Корфу Ганелон впервые услышал подробности о том, как вооруженные паладины брали Зару, христианский город угрского короля Имрэ.
Говорят, впервые увидев с моря исполинские каменные стены Зары, паладины возопили: да можно ли взять такой город приступом?
Но Господь милостив.
Жители Зары, пораженные видом многих судов, покрывших бухту, как плавающие острова, высыпали на стены.
Узнав, что на судах пришли христиане, жители Зары как бы немного успокоились и сами предложили дожу Венеции Энрико Дандоло добровольно сдать ему свой город в обмен на их жизни, но престарелый лукавый дож так сказал паладинам:
«Сеньоры, жители Зары хотят сами добровольно сдать мне город на милость при том условии, что я пощажу их жизни. Я мог бы принять их предложение, но ничего не хочу делать без вашего согласия, сеньоры.»
Подумав, благородные бароны ответили:
«Город Зара в любом случае должен быть нашим. Но нам хотелось бы, чтобы все богатства Зары тоже стали наши, без всяких других условий. Если требуется на то наше соизволение, вот оно.»
Только белый аббат отец Валезий, сузив глаза, темные зрачки которых никогда не отражали свет, вслух ужаснулся:
«Сеньоры! Вам именем апостолика римского запрещаю вам идти на приступ христианского города Зары. Опомнитесь! Вы святые паломники, а город Зара принадлежит христианам.»
«Конечно, это так, – согласно кивнул престарелый лукавый дож Венеции. – Но святые паломники обещали вернуть мне Зару. Только в ответ на это я могу доставить святых паломников в Святую землю.»
VI
"…а Филипп Швабский, император Германии, через своих посленцев передал святым паломникам, взявшим штурмом Зару:
«Сеньоры, теперь посылаю к вам законного константинопольского наследника, брата моей жены Алексея, и вверяю его руке Божьей, да сохранит он его от погибели. И коль отправились вы во имя Господа за правду и справедливость биться с неверными, и коль помог вам Господь утвердить правду в городе Заре, который вы вернули Венеции, то так теперь вы должны помочь и другим повергнутым восстановить их законные права.»
Вот что император Германии передал благородным баронам в Зару:
«Коль на то будет воля Божья и восстановите вы на троне молодого Алексея, истинного императора константинопольского, он тогда всю свою ромейскую империю подчинит Риму, от коего она некогда отпала. Вы вложили в поход все свое имущество, а потому бедны, а молодой Алексей, буде станет он императором, даст вам сразу двести тысяч марок серебром и всякого продовольствия на всю армию. И сам отправится с вами в Вавилонскую землю или, если вы того пожелаете, даст десять тысяч человек в ваше распоряжение. И будет он вам так служить целый год и покуда будет жив всегда пятьсот его самых крепких людей будут охранять с вами Заморскую землю.»
