Геннадий Прашкевич - Пес Господень
Калафат, злобно засмеявшись, кончиком милосердника сбросил со стола оскверненную его слюной чашку Ганелона.
Иисусе сладчайший!
Грязный грифон, отступник от веры истинной, смеется над моей верой. Он смеется над пищей моей и над питьем моим. Он хуже сарацина. У него злобные глаза, полные глупости и непонимания. Святая дева Мария, не дай мне впасть в гнев. Если этот грифон захочет меня ударить…
Святая дева Мария оберегала Ганелона. Матрос-грек Калафат по кличке Конопатчик не решился поднять на него руку.
Мелко крестясь, как всегда, что-то негромко приборматывая про себя, по лесенке спустился грузный Алипий.
Длинный багровый нос Алипия хищно поворачивался, он будто издали обнюхивал матросов. Левой рукой Алипий придерживал полы своего шелкового халата.
– Почему у тебя в руках кинжал, Калафат?
– Мне подарил его азимит.
– Подарил? – Алипий внимательно глянул в наглые, черные, как маслины, глаза Конопатчика. – Даже не думай, Калафат, я все вижу. Я, например, вижу, что азимит тебе не по душе. Но «Глория», и ее груз, и ее команда – это все принадлежит мне, а, значит, Калафат, ты сам принадлежишь мне. Ты дал клятву верно служить мне, и я давал клятву следить за тем, чтобы ты мог выполнять свою работу. А еще, Калафат, я клялся на Евангелии, что мой пассажир в пути не будет терпеть никакой нужды. Смирись, Калафат, иначе в Константинополе я тебя выгоню.
Алипий говорит громко, значит, он не совсем уверен в своих матросах, отметил про себя Ганелон. Алипий явно не хочет идти на открытую ссору с матросами.
– В городе городов стоят латиняне, они могут выгнать даже тебя, – злобно огрызнулся Конопатчик и греки-матросы вдруг закивали, как бы высказывая некоторую поддержку чувствам своего товарища. – Подлые латиняне жгут и грабят Константинополь. Мы решили, Алипий, что не хотим отныне сидеть за одним столом с латинянином.
– Мы? – удивился Алипий.
– Именно так, – злобно подтвердил Конпатчик и вдруг схватив руку Ганелона высоко поднял ее над столом:
– Ты сам посмотри, Алипий? У латинянина сильные руки. Выглядит он, как забитая крыса, но руки у него сильные. Он вполне может мыть палубу и черпать ведром забортную воду. Почему он не работает, как мы? Почему он бесцельно проводит время сидя под мачтой?
– Потому, Калафат, что вам плачу я, он платит мне. И хорошо платит. Ты, Калафат, должен почувствовать разницу. Если мой пассажир в Константинополе пожалуется властям, у меня могут отобрать «Глорию».
Матросы зароптали.
– Этот азимит труслив, он не будет жаловаться, – подло рассмеялся Конопатчик. Он чувствовал поддержку команды, да и раньше не боялся Алипия. – С нынешнего дня, Алипий, латинянин будет работать на судне, как все мы, а питаться отдельно. И пусть он спит где-нибудь на носу, – Конопатчик нагло рассмеялся, глядя прямо в глаза Алипию. – На носу его будут обдувать ветры и мы не будем слышать его грязного запаха.
– Но как ты его заставишь? – осторожно спросил Алипий, плотнее запахивая халат.
– Я дам ему в руки кожаное ведро и губку.
Матросы одобрительно закивали.
Верую, смиренно повторил про себя Ганелон.
Верую.
Укрепи, Господи!
Эти люди темны, смиренно сказал он про себя, они ослеплены своими обидами, дай мне силу развеять из заблуждения. Брат Одо много раз говорил: тебя будут предавать, Ганелон. Господи, ты же видишь, как часто меня предают! Брат Одо много раз говорил: ты увидишь странные вещи, Ганелон. Господи, я видел очень странные вещи, укрепи мои силы. Ты, который был распят, и умер, и воскрес, и, взошедши на небеса, сидишь одесную Бога.
Ганелон сидел за столом, смиренно опустив взгляд на опозоренную плевками чашку, валяющуюся на полу под ногами греков.
– Латинянину будет трудно понять вас. Вы же видите, он ничего не понимает, – сказал Алипий, искоса глянув на Ганелона.
И хищно повел длинным багровым носом:
– Он ничего не поймет, если ты даже ударишь его, Калафат.
– Ну так ты скажи ему! Ты ведь знаешь язык поганых латинян. Скажи ему, Алипий, где латинянин отныне будет спать, где будет питаться и какую работу мы дадим ему.
– Скажи! Скажи ему! – угрожающе зароптали матросы, учуяв колебания Алипия.
– У твоего пассажира дурной глаз, Алипий, ты разве не видишь этого? Он взошел на борт и у нас сразу протухла солонина, – Конопатчик ударил волосатым кулаком по столу. – Я видел этого латинянина на острове Корфу, когда стоял с кормщиком Хразасом на берегу. Кормщик Хразос предлагал мне пойти с ним на Кипр, но я уже договорился с тобой, Алипий. Я всегда служу честно и именно тому, с кем договорился. Мы с Хразосом случайно увидели лодку, которая шла к берегу, а чуть ниже нас на берегу сидел на камне этот латинянин и тоже смотрел на приближающуюся лодку. Я сказал кормщику: «Хразос, я знаю этого человека в лодке. Он бедный христианин и торгует горшками, которые лепит и обжигает сам.» А Хразос возразил: «Я его тоже знаю. Он христианин, это верно. Но я знаю, что он нечестен в торговле. У него плохой товар и он всегда берет дорого.» Лучше бы он побил свои горшки, добавил к своим словам кормщик Хразос, а этот латинянин внизу услышал нас.
– Но он же не понимает по-гречески, – удивился Алипий.
– Ну и что? – пожал плечами Конопатчик. – Он латинянин. Ему и понимать ничего не надо. Он все чует, как пес. Он только говорить не может. Услышав наши слова, он стал смотреть на лодочника и даже поднял руку. А лодочник, – черные влажные глаза Калафата суеверно расширились, – а лодочник вдруг вскочил, страшно закричал и стал бить веслом по собственным горшкам. На наших глазах лодочник расколотил все горшки до одного. А потом я узнал, что лодочник, плывя мимо нас, внезапно увидел на дне своей лодки короткого змея кровавого цвета и с огненным гребнем на голове. Понятно, лодочник попытался убить змея и расколотил веслом все горшки.
– Но почему ты думаешь, что змея навел латинянин?
– Там на берегу не было никого больше.
– Но где он мог научиться такому? – спросил кто-то из матросов.
Ответить ему не успели.
Ганелон медленно поднял голову.
– О чем они говорят? – спросил он смиренно, желая поймать Алипия на лжи, но Алипий по-французски ответил:
– Они говорят, что у них много грязной работы. Они хотят, чтобы с этого дня ты помогал им. А спать ты будешь отдельно и питаться тоже отдельно.
– Что ты ему сказал? – подозрительно спросил Алипия Конопатчик.
– Я сказал азимиту, что у вас много грязной работы и вы с нею не справляетесь, – усмехнулся Алипий и хищно повел длинным носом. – Считай, что я договорился с латинянином, Калафат. Он не будет спорить с вами. Он будет спать на носу и питаться отдельно.
– Этого мало, – сказал Конопатчик, ударив кулаком по столу. – Скажи ему, и скажи прямо сейчас, что он грязный азимит. Ты хорошо знаешь, Алипий, что мы справляемся с любой работой, но будет справедливо, если самую грязную будет делать азимит. Он грязен, как пес. И скажи ему, что император Алексей скоро выгонит латинян из Константинополя.
