Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида
Куда ему стрелять, куда целиться – вот незадача. Эй, прорицатели, враги пустых измышлений, помогайте, состройте толковую мишень. Кто уж мог что сказать поперек – большинство окопаны в глине, проросли желтой, чахлой травой, а по весне отправляют наверх послания из полевых и луговых цветов. Кто вставал грудью на защиту сколоченного своего овина или избы-пятистенка, добытых потом и жестоким трудом, кулачье, да зажиточные куркули – все уже почти отправлены к ледовитым тундрам копать носом морошку возле ржавых шпал, чтоб неповадно новым было – каким-то еще фермерам и арендаторам. Сидят сплошь теперь и падают от пьяного угара между завалинок совсем малогожие. Разве это цель.
Да и лишние мозгляки поизвелись, кто лезет со своим интересом в иностранные атлантиды и размахивает смешной указкой-бандерильей на уроках бескровных коррид – многие уж отловлены служивыми, сослуживцами и доброхотами и переучены жезлом, модной нынче бейсбольной битой или немодной, но надежной сучковатой палкой. А другие, справедливо заметит провидец, те, что шляются без толку по задворкам европейских мытых столиц: где насрут, где выпросят, а где и покрадут один у другого – те и вовсе не в счет. Отребье разве цель!
Поэтому и чистит свой оптический указующий конец жизни жезл майорский человек бесцельно, для искусства, для поправки расположения духа. Но и рядовой, районный или поселковый, гадатель чует: ружье, если и на стене, возьмет вдруг, да и бабахнет ни с чего, свалится и повредит вместо охоты лепных слоников, фарфоровых лыжников и хрустальную передачу в серванте. Так что снимать его с гвоздя (или вытаскивать из-под укромных половиц) и ласково драить – самое милое занятие, милее мордобоя в кутузке и сподобней отъема вещдоков.
Хотя предупреждал как-то майорского человека один невзрачный теперь, но злой гадатель:
– Кончай, дура, по мелочевке обирать. Или ты кандидат в мастера, или в покойники.
Но вы то знаете, что у милицейских, даже нынешних, с гадателями и особистами, работниками меча и забрала, даже бывшими, параллельная практическая умственная работа, если так можно выразиться, не часто завершается телесными объятиями. Так уж у них по разному функционируют лобные доли, и ничего с ними не поделаешь, с долями. Однако, что командному составу синица, то среднему майорскому чину – точный журавль.
Кстати, этот невзрачный гадатель и сам был не промах. Догадался, что сидят на скамье возле одного дома особа и китайская бестия, видел, шелуша по привычке одной ладонью колоду свежих картишек, как особа заскакивала к адвокатам дать одному по роже и к банкирам дать одному поползать на чашечках по ковру, смекнул догадаться – где опять соберется толпа мастеровых, посиневших от бескормицы и злоупотреблений напитками и законами людей и начнет буйствовать, выкрикивать бессмысленное и ломать бесполезные скамьи на удобные орудия пролетариата.
У адвокатских и банкирских, прежде чем раскидать перед руководством колоду на столиках наборного дерева и получить для них совет звезд на ближайшую декаду, предложил сей гадатель по пути двум белокурым, сунутым в серые сюртуки похожим на оловянные солдатикам вытянуть себе на пробу по две карты – которые, ясно, оказались у одного дама и шесть треф, а у другого туз и тоже шесть, но пик. Солдафоны кратко поблагодарили гадателя скудной информацией, после чего одному оловянному гадатель раздумчиво напомнил " …старуха… в тузы не выйдешь… а дамка играет в свой покер…", а другому, скорей деревянному, с деревянной спиной и древесно-стружечным, побитым прыщавой болезнью лицом сначала напомнил " мать его", а потом " дамка-то заигралась в очко… не наша атлантическая штучка… косоглазым тузам прокладка…". Адвокатским потом он все же карты раскидал, и дородному одному знатоку офшорных казуистик шепнул, что карты, мол, дуры, прозорливей нас, и все, де, у тебя, толстый и съедобный человек, будет все красиво и игриво, особливо завтрева. И дочурке твоей, бестолковой размазне по празднику жизни, будет надбавок. " Какой-такой надбавок?" – недовольно удивился дородный толстяк. " Того карты не видят, высоко больно" – был краткий ответ.
Да и среди банковских колонн загадочный щуплый гадатель не потерялся, а ихнему самому финансовому воротиле сообщил, водя скрюченным пальцем над ворохом специальным строем разбросанных карт – "чего ищешь, того и сыщешь", на что банкир сначала побледнел зверской рожей, а потом схватил гадашку за грудки и справедливо призвал к ответу: " ты мне уклейку не клюй, ты зернистую по делу мечи. Будет мне большая радость или нет?".
– Через что ждешь? – слабо квакнув, возопил гадатель. – Через юго-восточную дружбу?
– Ты чего? – удивился финансовый бугай. – Через пройдоху газетного.
– Это картишки видят, – хмыкнул замухрышка. – Радость видят бескрайнюю и безмозглую. А опосле тебе сызнова труд, да мука, мука перемелется и мука будет, и пирожков счастья накушаешься. Картишки издаля различают…
– Ну, иди. Переварю твой прогноз, – отстранился банковский человек. – Не до тебя, косоглазые орды подпирают.
И гадатель, как легко разглядели сквозь другой туман провидцы и службы наружки, поплелся прочь. Уж его, или не его согбенная фигурка мелькнула в толпе мастеровых, сгрудившихся в грязной, давно не мытой промежности задов " Красной чесальщицы", то есть замеси полуподвальных обитых жестью сараюшек и складов, и краснокирпичным передом " Красного мотальщика", ощерившегося на толпу решетками окон заводоуправления, – гадайте сами. Потому, что в такой толпище, бурлящей бражкой и кишащей криком, затеряться – что пожать собственную ладонь и скосить свою же рожу. И, вообще, толпа, что знают все порядочные как один гадалки и ясновидящие авантюристы – это зверь.
Толпа – это не сборище особей, это сама особь. Животный организм или движущаяся химера. Кстати, китайская упомянутая бестия, как сообщали кому-то специалисты по древним обрядам, всегда, с впечатлений путаного деревенского детства считала толпу драконом, вылезшим от безумия из своей шкуры. Огромным огнедышащим существом с неопределенно расположенными глазами, лапами и первичными половыми признаками. И по преданию его надо очень и очень боятся, так же сильно, как одетого – уважать, не влезать без нужды внутрь и любить издали, хотя любить – страшно и не за что. И, правда, буть толпа хоть дракон, хоть медведь-шатун, а, может, и бурлящий кит, глотающий с голодухи провидцев и по недосмотру богоугодных чревовещателей – все равно это зверь.
Есть у него глаз или два, через них толпа глядит наружу, чтобы смекнуть, куда течь, ползти или сваливаться в грехе. У этой толпы, именно этой, глазами были два человека – орущий " Архиважно! Стойте, рабочий люд, одумайтесь!" активист Рабфронта и еще один, тоже активист, визжащий: " Громить управление! Брать кассу, жечь склады!", вертящийся в толпе, как соскочивший с оси, взбесившийся жироскоп и пытающийся спихнуть толпу на бег, выламывание скамей и сопутствующие непотребства. Оба глаза чудища, ясно, глядели в разные стороны и возможный путь толпы был двояк.
