Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Внезапно раздался вскрик: «Ричард!» — и когда они повернулись, Алиса уже сидела на своем ложе и смотрела на них широко открытыми глазами.
Они потратили несколько минут, пытаясь объяснить ей, что произошло. Наконец, Алиса сказала:
— Вот почему туман покрыл землю! Мне показалось странным, что он сгустился над равниной, раньше такого не было. Но я, конечно, не представляла, кому и зачем это нужно!
— Забирайте свои чаши, — решительно произнес Бартон. — Сложите в мешки все, что считаете нужным взять с собой. Мы уходим немедленно. Я хочу убраться отсюда раньше, чем люди начнут просыпаться.
Глаза Алисы раскрылись еще шире.
— Но куда же мы пойдем, Дик?
— Куда угодно! Я не привык убегать от опасности, но оставаться здесь и бороться с Ними — или прятаться от Них — бессмысленно. Я скажу вам, что собираюсь делать. Я намерен найти истоки Реки. Она должна вытекать откуда-то и куда-то впадать; и возможно, человек способен добраться до ее истоков. Если туда ведет какой-нибудь путь, я найду его — клянусь своей бессмертной душой!
Бартон поднял вверх сжатые кулаки, словно грозил небесам. Потом резко выдохнул и продолжал:
— Пусть Они ищут меня повсюду в огромной долине — это не страшно. Если до сих пор меня не смогли обнаружить здесь, значит у них нет средств, чтобы быстро определять местонахождение любого человека. Они заклеймили нас, как скотину, — он коснулся невидимой отметки на своем лбу, — но даже среди стада коров встречаются бунтари и бродяги! К тому же, мы — не просто скот; мы одарены разумом!
Он обвел взглядом друзей, стоявших вокруг.
— Я буду счастлив — нет, больше, чем счастлив — горд, если вы пойдете за мной.
— Разбужу Моната, — ск’зал Казз, поворачиваясь к выходу. — Ему не понравится, если мы покинем его здесь.
Тень грусти легла на лицо Бартона. Он положил ладонь на плечо неандертальца и произнес, покачав головой:
— Монат, старина Монат! Не хотелось бы поступать с ним так, но ничего нельзя изменить. Он не может идти с нами — он слишком заметен. Их агентам будет нетрудно найти существо, которое выглядит так необычно. Мне очень жаль, его придется оставить здесь.
Слезы выступили на глазах Казза, затем, миновав выступающие холмы скул, побежали по щекам. Прерывающимся голосом он сказал:
— Бартон-нак, значит, я также не могу идти с тобой. Я тоже выгляжу... как ты говоришь... необычно.
Бартон почувствовал, что веки его стали влажными. Он колебался, потом решительно сжал плечо Казза.
— Мы все-таки рискнем. Твой род жил на Земле, где-то здесь обитает множество твоих соплеменников, и часть из них рассеяна по всей долине. Мы видели не менее тридцати за время наших странствий.
— Но не было ни одной женщины, Бартон-нак, — печально промолвил Казз. Затем он улыбнулся. — Может быть, мы найдем одну, когда снова поплывем по Реке!
Вдруг улыбка его исчезла — так же быстро, как появилась. Он грустно покачал головой.
— Нет, я не могу плыть! Я не могу бросить Моната! Он и я... другим мы кажемся уродливыми... чужими. Наверно, поэтому мы стали друзьями. Он — не мой нак, не мой побратим и вождь, но он — следующий после тебя. Я остаюсь.
Он шагнул к Бартону и так сжал его в объятиях, что тот едва мог вздохнуть, потом отпустил, пожал руки остальным, едва не сломав пальцы, повернулся и побрел прочь.
Руах, растирая онемевшую ладонь, с сомнением поглядел на Бартона.
— Боюсь, Ричард, ваш план нереален. Разве вы не понимаете, что можно плыть по Реке тысячу лет — и до ее конца все еще останется миллион миль? Я остаюсь. Я нужен моему народу. И, кроме того, вспомните — Спрюс дал ясно понять, что мы должны стремиться к духовному совершенству, а не к борьбе с теми, кто дал нам шанс его достигнуть.
Белые зубы Бартона сверкнули на смуглом лице. Он поднял к небу свою чашу, словно боевую палицу.
— Я не просил помещать меня сюда — как не настаивал на том, чтобы родиться именно на Земле. И я не собираюсь безропотно подчиняться чужой воле! Я — свободен, и я — человек! Пусть мне не удастся отыскать истоки этой Реки; но я узнаю так много нового во время пути!
Зевая и потирая глаза, люди начали выходить из своих хижин. Руах не смотрел на них; он ловил взглядом бамбуковое суденышко, над которым внезапно взвился парус, погнавший его против ветра поперек Реки. Бартон сидел у руля. Он повернулся, поглядел на берег, поднял свою чашу и помахал ею. Лучи солнца заиграли на полированной поверхности, словно посылая оставшимся прощальный салют.
Руах подумал, что Бартон действительно почувствовал себя счастливым, когда обстоятельства заставили его снова двинуться в путь. Теперь он мог избежать ответственности, что легла на правительство этого маленького государства, он был свободен и волен делать все, что угодно. И он выбрал дорогу, которая ведет к величайшему приключению в его жизни.
«Я полагаю, что это к лучшему», — пробормотал Руах про себя. — «Человек может обрести спасение в пути точно так же, как и сидя дома — если он стремится к спасению. Все зависит от самого человека. А тем временем я, подобно персонажу Вольтера — как было его имя?... земные знания начинают ускользать от меня — буду возделывать мой маленький садик».
Он снова посмотрел на лодку, и запоздалое сожаление шевельнулось у него в душе.
— Кто знает? — прошептал он. — Может быть, когда-нибудь они встретятся с Вольтером...
Он вздохнул, потом улыбнулся:
— Но, с другой стороны, Вольтер может однажды оказаться здесь, рядом со мной!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Я ненавижу тебя, Герман Геринг!
Голос то подымался до крика, то угасал до шепота, словно его сон, подобно зубчатому колесу, сцеплялся со сном-шестеренкой другого человека и проворачивался по нему, пока неведомая сила не разъединяла части механизма.
Ричард Бартон, захваченный потоком гипнотических видений, сознавал, что находится во сне; но он ничего не мог с собой поделать.
Его первый сон вернулся.
Все вокруг было туманным, расплывчатым. Вспыхнула молния —- и он увидел, что находится в необъятном пространстве, заполненном плавающими телами; другая вспышка — безымянные Стражи в летающей лодке находят его и снова погружают в сон; затем последовали обрывки сна, что привиделся ему перед Воскрешением на берегу Реки.
Бог — величественный патриарх, одетый, как джентльмен викторианской эпохи, снова тыкал концом стальной трости в его ребра и заявлял, что он, Бартон, задолжал ему за плоть.
— Что? Какая плоть? — простонал Бартон, смутно сознавая, что бормочет во сне.
— Плати! — приказывает Бог; лицо его расплывается, затем в нем, как в зеркале, проступают черты самого Бартона. В том первом сне, пять лет назад, Бог не ответил на его вопрос; теперь же он говорит: — Сделай подаренную тебе жизнь достойной потраченного мною времени, ты, глупец! Я понес большие расходы и приложил огромные усилия, чтобы дать тебе и всем другим несчастным, этим не стоящим ломаного гроша ничтожествам, второй шанс!
