Виктор Гончаров - Век гигантов
Мъмэм крикнул навстречу:
— Арийя!.. — и вытолкнул Николку вперед.
Голова кого-то предупредила, повторив то же самое слово, и скрылась.
Коммунары обошли гору и очутились на гладкой площадке перед отвесной гранитной стеной, в которой зияло широкое отверстие. На площадке кипела жизнь.
— Да их совсем не тридцать человек, — поразился Николка.
Куча волосатых ребят, начиная от возраста Эрти и кончая 15-летними юношами, куча, по крайней мере, в двадцать голов, буянила и резвилась вокруг неподвижной группы из стариков, женщин и мужей среднего возраста. Ребята приветствовали прибывших визгом, свистом, криками и смехом…
Старец, сидевший в центре группы, что-то произнес гневное, и ребята вмиг замолкли. Некоторое время стояло жуткое молчание. Николка успел разглядеть тех, перед которыми ему надлежало произносить свои новые слова, и успел пересчитать их. Дюжина преклонных старцев с белыми гривами и бородами; десяток мужей средних лет — по всей вероятности, инвалидов: среди них были кривые, хромые и безрукие; около восьми женщин, из которых лишь три были молоды, а остальные напоминали страшных мегер.
«Да, взрослых, действительно, около тридцати человек, — отметил Николка, — значит, ребята у них не идут в счет».
Старец, сидевший в центре, — седой с головы до пят, — глазами метал молнии, грудь его тяжело вздымалась, подбородок дрожал; он походил на белого медведя, которого выгнали из берлоги. Такой прием действовал всем на нервы, и Николка решил нарушить молчание. Может быть, это будет не по правилам, но что же делать!..
— Охотники пришли с большой добычей, — сказал он и прибавил приветствие, сочиненное им самим: — Солнце да освещает вечно ваши старые, мудрые тела.
Коммунары будто проснулись: торопливо сняли с лошадей оленье мясо и сложили его к ногам старцев. Сделав это в какой-то каталепсии, они снова укрылись за спину маленького вожака.
Белый медведь глухо заворчал, из его глотки вырвались протестующие слова:
— Человек с желтой голой кожей пусть молчит. Айюс знает, кого спросить. Айюс знает Мъмэма — вожака.
Николка обозлился и, ткнув себя в грудь, заявил:
— Къколя — первый вожак, Мъмэм — второй. Къколя приветствует стариков, мужей попорченных и женщин — старых и молодых… — и для самоободрения добавил непонятное никому: — Старики — идиоты и деспоты.
Айюс — белый медведь — на заявление и приветствие Къколи обратил ровно столько внимания, сколько обращают на пустую кость. Айюс крикнул — свирепый:
— Мъмэм!..
Великан, верный уговору, молчал.
— Мъмэм!! — Старец вскочил на ноги и угрожающе взмахнул палицей. — Мъмэм умрет!..
Из группы охотников вырвался ропот негодования. Ург скорчил дерзкую мину.
— Ург умрет!! — завопил старец.
Новый ропот — более громкий. Гири негодующе произнес: «Олкки жълон!»
— Гири умрет!..
Ропот громче, возмущение заставило Трну, Гъсу и Ничь схватиться за топоры. Старец — с пеной у рта:
— Трна умрет! Гъса умрет! Ничь умрет!.. — И, высоко взметнув палицу, он бросился на неподвижных охотников.
— Вот старый дьявол! — возмутился Николка. — Он совсем не дает сказать мне мои новые слова… — И когда над черепом застывшего в фатальной оцепенелости великана Мъмэма взлетела палица, Николка отразил ее ловким ударом топора.
Палица выпала из рук ошеломленного старика. Николка демонстративно рассек ее топором, сначала пополам, потом на четыре части.
Айюс отпрянул в сторону с резвостью пятилетнего младенца.
— Маленький желтый шакал! Безволосая лягушка! Вонючая мышь!.. — неистово орал он, но к Николке приблизиться боялся.
— Поори у меня! — внушительным басом предупредила «безволосая лягушка». — Я те поору… белая крыса!..
Последние два слова были произнесены на языке плиоценщиков, их поняли все. Николка пожалел о своем промахе. Сзади него раздались приглушенные восклицания ужаса; ребятишки, не без юмора взиравшие на предыдущую сцену, один за другим «на цыпочках» поспешили оставить площадку; женщины закрыли лица руками и прижались к земле; группа старейших и инвалидов передернулась, как от сильного электрического разряда. Сам Айюс побледнел и вытаращил ошалелые глаза, словно ему не хватало воздуха…
Несколько минут стояла отвратительная тишина. «Пропаду ни за грош ломаный», — сообразил Николка и заговорил, обращаясь к посеревшим охотникам:
— Храбрые братья, мы приехали сюда, неся в сердцах великое добро. Мы хотели дать старикам хорошую пещеру, обильную пищу и безопасную жизнь. Старики приняли нас гневными словами. Старики не захотели слушать «новые слова» Къколи. Айюс — злой старик — обругал Къколю шакалом, лягушкой и мышью. Къколя обругал Айюса белой крысой… Пусть старик скажет, что Къколя — не шакал, не лягушка и не мышь. Тогда Къколя скажет, что старик — не белая крыса; тогда Къколя скажет свои новые слова, и старикам будет хорошо, женщинам будет хорошо, детям будет хорошо…
У охотников лица покраснели, выправились угнетенные позы, заблестели потускневшие было глаза. О, маленький вожак умел говорить! Его речь журчала, как прохладный ручеек в знойной пустыне; логика его слов действовала ободряюще. Никто из арийя, даже сам Айюс, «умудренный годами», даже этот великий старец, проживший 150 зим, не мог так красноречиво, так убедительно и так плавно говорить… Когда говорил Къколя, его речь завораживала и своей формой и своим внутренним содержанием. Длинная, плавная и красивая речь гипнотизировала дикарей, как глаза аметистового питона…
Маленький Къколя учитывал все это прекрасно. Не в первый раз приходилось ему уничтожать панику разумными словами. Теперь он нарочно не употреблял русских слов, принятых в обиходе коммунаров, но непонятных старцам. Его речь, хотя он и повернулся лицом к охотникам, в той же мере предназначалась сейчас и для остальных слушателей. Николка продолжал говорить, чувствуя за спиной возрастающее к себе внимание, переходившее в благоговение.
— О храбрые мужи! Мы покорили лошадей, мы заставили Ду-ду — мастодонта работать, мы построили себе большую пещеру, мы провели воду из реки, мы умеем делать сверкающие, как солнце, топоры… Мы много-много умеем делать такого, чего старикам не снится… Къколя говорит свои новые слова. Вот они, новые слова (оратор по внутреннему побуждению изменил прежнее свое намерение и повернулся к старцам). Слушайте, о старики, новые слова, — слова Къколи — первого вожака великих охотников.
Коммунары имели полное право гордиться своим вожаком. Как же! Ведь он заставил-таки грозных старцев слушать себя, да еще как слушать. Глаза, опушенные мохнатой сединой, прямо впились в рот искусного оратора… Къколя говорил:
