Георгий Попов - За тридевять планет
Что касается самого пшеничного стебля, то он не слишком толст, однако и нельзя сказать, чтоб очень тонок, а, что называется, в самый раз. Сломать его нетрудно, для этого и усилий особых не требуется. Но здешние жители дорожат больше колосьями, чем стеблями, и выводить новые, более прочные не собираются.
— А зачем? — сказал Сашка, когда я заговорил с ним об этом.
Сорвав с полдюжины самых крупных колосьев, я поехал дальше, но скоро опять вынужден был затормозить. Справа от дороги, в проеме между двумя березовыми колками, рос горох — я вошел в него и запутался, как в сетях. Это был не горох, а черт знает что такое. Плети переплелись — ни порвать, ни распутать, — и с них свисали стручки — крупные и толстые, каких я отродясь не видывал.
И это была не последняя остановка. В одном месте пшеница, в другом горох, в третьем — овес и кукуруза… Я выходил, отбирал наиболее спелые экземпляры и возвращался в машину.
Перед полетом в космос мне довелось перерыть горы всяких ученых и неученых трудов. Среди них была и статья академика Цицина (нашего, земного академика Цицина, разумеется), из которой я узнал, что главную роль в способности давать высокий или низкий урожай играет сорт. Дальше академик пишет о возможностях, которые открывает гибридизация пшеницы и ржи с элимусом — гигантским, песчаным и мягким. Почему с элимусом? Да очень просто. По величине и продуктивности колоса ему нет равных среди диких растений. Так, число зерен в колосе элимуса гигантского достигает шестисот и более. Но это лишь возможности, так сказать, прожекты, и не больше. А здесь все реально — и колосья, и зерна, — бери, пользуйся!
Я стал мечтать, как обрадуются наши ученые, когда я покажу им колосья и зерна с этой планеты. И до того замечтался, что забыл, где я и что со мною. На педали нажимал машинально, почти бессознательно, на дорогу смотрел вполглаза — меня больше интересовали всякие деревья, кустарники и злаки, росшие по обочинам, — и очнулся, пришел в себя, лишь когда впереди показались какие-то вышки, похожие на наши телевизионные. Вышек было три, стояли они на опушке березовой рощицы, ажурно чернея на фоне синего неба.
Сперва я решил, что это телевизионные передатчики вроде нашей «Орбиты», — ничего подобного. Это были особые вышки, можно сказать, замечательные вышки, до которых у нас на Земле еще не додумались.
III
Я вылез на обочину и увидел, что попал на бригадный стан. В глубине рощицы виднелись в беспорядке разбросанные домики на сваях, меж ними, прямо среди берез, стояли пластмассовые столы и скамейки.
На одном из столов сидела какая-то птица, похожая на дрозда, и склевывала крошки.
— Привет! — сказал я здешнему дрозду и заглянул в первый на моем пути домик.
При входе слева стояла заправленная кровать.
Простыня и пододеяльник сверкали слепящей белизной. На стене справа висела книжная полка. На ней я не нашел ничего замечательного. Стихи Евтушенко (здешнего Евтушенко), всякие технические справочники и — ни одного детектива!
Впереди, у квадратного окошка, стояло легкое — тоже пластмассовое кресло, в таком кресле приятно посидеть и помечтать на досуге.
— Эдик, ты уже здесь?
Я оглянулся. Возле вышки стоял сосед и друг Семен.
— А что? Тебя это удивляет?
В кустах что-то блеснуло, послышались легкие щелчки. Я вздрогнул от неожиданности, погрозил кулаком. Это были вездесущие репортеры.
— Не обращай внимания, — сказал Семен. — Каждый зарабатывает свой хлеб, как может. Хочешь посмотреть? Идем! — Он подошел к вышке и, придерживаясь руками за поручни, поднялся на верхнюю площадку.
Я тоже поднялся.
Репортеры уехали. Их машины-самокаты мелькнули за кустами, росшими вдоль дороги.
Семен сидел в удобном кресле и, положив руки на какие-то рычажки, смотрел на бескрайнее пшеничное поле. Я тоже устремил взгляд на это поле и… едва сдержал крик удивления и восторга. Представляете, вдоль поля двигались самоходные комбайны… Самоходные в полном смысле этого слова! То есть они шли сами по себе, людей на них не было, да и кабин тоже не было, вот как, и шли ровненько, и останавливались, когда надо было остановиться, и поджидали грузовикисамосвалы.
На площадке было одно свободное место. Я сел и вытер платком взопревший лоб. Я был потрясен, потрясен настолько, что не в силах был произнести слово.
Но вот что особенно поразило меня. Эта замечательная вышка была не чем иным, как пультом управления. Когда комбайны подходили к меже, обозначенной цепочкой кустов, Семен слегка нажимал на рычажок, и машины делали плавный и точный разворот.
Потом, смотрю, еще через какое-то время над бункерами взметнулись один, другой, третий красные флажки (по количеству машин), и Семен опять легким движением пальцев нажал на рычажок и остановил их, эти машины. И в движение сразу пришли грузовикисамосвалы, стоявшие за кустами. Они подставили свои ковшеобразные кузова, Семен нажал на третий рычажок, и ядреное спелое зерно полилось из широких рукавов.
Я вдохнул всей грудью и вдруг почувствовал такой знакомый, такой земной запах бензинового перегара.
Откуда он? — подумал я. Поле, лес — нет, показалось, не иначе… Вопросительно глянул на Семена. Тот не понял, что я имею в виду, пожал плечами и продолжал следить за комбайнами. Вот зерно перестало сыпаться из рукавов, красные флажки исчезли. Семен дал команду, то есть нажал на какие-то рычажки, и машины тронулись дальше, оставляя позади себя бруски спрессованной соломы.
— Хочешь поработать? Давай! — кивнул Семен.
И тут я свалял дурака. Вместо того чтобы отказаться, придумав какую-нибудь причину, я поменялся местами с Семеном и стал поглаживать рычажки. На одном из них стояла надпись «ск.». Наверно, это скорость, решил я и потянул рыжачок на себя. И что же?
Комбайны и в самом деле пошли быстрее.
— Не надо, Эдя! — заволновался Семен.
— Почему?
— Как показали испытания, при увеличении скорости увеличиваются потери зерна, — разъяснил он популярно.
На других рычажках тоже были надписи из двухтрех букв. Но буквы стерлись и разобрать что-либо было невозможно. Я потянул на себя один рычажок, другой… Но лучше бы я этого не делал. Спокойные, медлительные комбайны вдруг пустились в пляс. Представляете картину? Одна машина свернула влево и пошла, переваливаясь с боку на бок, другая закружилась на месте и запрыгала, наезжая на бруски спрессованной соломы, а третья повернула назад и стала делать какие-то зигзаги.
— Ты что, спятил? — рассердился Семен. Он поставил рычажки как надо и пересел на свое место. А ну мотай отсюда! — сказал строго, осуждающе.
