Максим Перельман - Переход
— Да, я догадывалась, что так и будет, — перебила меня она, — я знала, что для этого ты и получил от них капсулы. Ну и что ты думаешь обо всём сейчас? Они тебя убедили, или ты сам убедил себя? Её вопрос прозвучал так холодно и отчуждённо, что я растерялся.
— Убедили в чём?
— В том, что нужно уничтожить всех людей на Земле, закончив их уничтожение самим собой.
— Генрих, как и инопланетян, говорили об этом довольно подробно и убедительно. Кроме того, я вспомнил почти всю выдвинутую мной собственную доктрину. Но, видишь ли, я не тот Ральф, который занимал один из главных постов в тайном правительстве Третьего Рейха. Та моя прошлая жизнь только чуть проступает через мою теперешнюю жизнь. Я современный человек, а не музейный экспонат. Идея того Ральфа, возможно, бред, но она хорошо обоснована, и инопланетные… друзья привели убедительные аргументы в её пользу. Перед нашей неожиданной встречей, Эрнеста, я смирился с мыслью, что избежать своего участия в этой битве против нашего Создателя мне не удастся. Я могу кончать жизнь самоубийством сколько угодно, а они каждые тридцать лет после этого будут ждать моего нового рождения. Поэтому я принял тот единственный вариант, который был когда-то разработан мной самим — умереть последним из всех живущих. Но мне хочется жить, а не умирать. Мне так не хватало тебя, но теперь, когда ты рядом, я счастлив. Теперь я не хочу ничьей смерти, тем более своей. Но, если невозможно ничего изменить, то я хочу, чтобы до моей последней минуты на Земле ты была рядом со мной.
— Мой дорогой, — сказала она, — моё имя Эрнеста переводится как «борющаяся со смертью». Я не случайно назвала себя так и не потому, что считаю себя бессмертной. Когда-то я сделала целью своей жизни борьбу со смертью. То есть, с тобой — Ральфом, Гиммлером и теми, кто вам поверил, потому что вы провозгласили смерть единственным благом человечества. Но что я могла одна? Я была в ужасе от той тайны, которая мне открылась в конце сорок четвёртого. Я знала о том, какая власть и военная сила сосредоточена в твоих руках, Ральф, и в руках Гиммлера. Я знала, что конец существования людей на Земле близок, но я не смогу помешать вам, потому что Гиммлер решил меня убить за то, что ты мне слишком много рассказал. Я поняла, что единственная возможность остановить вас и спасти людей, это лишить тебя иммунитета, аннулировав действие капсул. Я забрала все твои капсулы тогда — в наше последнее декабрьское утро сорок четвёртого. Приняв одну капсулу, я вылила в твой кофе содержимое «ампулы отмены» и отнесла его тебе. Ты мог бы жить и жить, выпив кофе, если бы что-то или кто-то тебя не убил. «Ампула отмены» уравнивала твои возможности с другими людьми, ты просто становился таким же уязвимым, как все остальные. Я не могла убить тебя, я предоставила всё решить судьбе. Поэтому я иногда надеялась, что ты жив. Я очень любила тебя, больше, чем абстрактное человечество.
Но у меня сердце сжималось от жалости к тебе, когда я представляла, как ты, оставшийся один-одинёшенек на всём земном шаре, в ужасе смотришь на его обезлюдевшую пустоту И как же я была рада, увидев тебя через шестьдесят с лишком лет тогда на вокзале.
Слёзы текли по её щекам. Я чувствовал, что ещё немного, и расплачусь сам.
— Ах, Эрнеста, — сказал я, — в то утро сорок четвёртого, обнаружив исчезновение капсул, я долго ждал твоего возвращения, а не дождавшись, решил, что ты предала меня. Поверив в это, я не хотел больше жить. Я хотел принять «ампулу отмены» и выстрелить себе в висок. Но не найдя их, понял, что ты украла и их. Таким образом, я оставался неуязвимым. Мне и в голову не пришло, что тебе известно их действие и что ты подмешала мне в кофе содержимое одной ампулы. Потом позвонил Гиммлер, мне пришлось срочно поехать к нему. Мы говорили с ним о том, что почти проиграли войну. Что только с инопланетной помощью мы могли бы победить. Но дело в том, что, несмотря на возникший коллапс власти Гитлера, всё уже было так нами подготовлено с помощью пришельцев, что мы не могли потерпеть поражение в войне. И тогда у меня возникли большие сомнения по поводу могущества инопланетян, и я пошёл на эксперимент. Я решил, что если, пустив себе пулю в лоб, я не умру, то это означает, что капсула реально действует. В этом случае я мог надеяться осуществить последнюю сцену моего сценария. А если бы капсула оказалось инопланетным блефом, и я бы умер, то именно этого я и хотел, обнаружив твоё предательство. Но я почти был уверен, что после своего выстрела останусь в живых.
— Да, ты был почти уверен, — задумчиво произнесла Эрнеста, — ведь если бы ты знал, что уже не бессмертен, ты бы не стал нажимать на курок.
— Как знать, как знать… Я не хотел жить без тебя и не хотел бы жить с тобой, зная, что ты способна на предательство. В тот день я не хотел жить.
— Ну а сейчас? — спросила она, — ты по-прежнему хочешь поставить свой сценарий на этой большой сцене, — она кивнула на витрину и, вдруг побледнев, прошептала, — Ральф, там, на улице, тот бармен из Венеции…
— Какой бармен? — не понял я, взглянув в окно.
За ним действительно стоял человек, похожий на итальянца, и смотрел на нас, но был ли это именно тот бармен, который так напугал Эрнесту в Венеции, я утверждать не мог, потому что не помнил его.
— Это просто турист, разглядывающий витрину, — пытаясь её успокоить, сказал я.
— Турист, — повторила она, достав из сумочки тёмные очки и надев их, — ладно, тогда ответь мне, ты хочешь остаться последним живым человеком на этой планете?
— То есть? — я внимательно посмотрел на неё, пытаясь понять, сохранила ли она те «ампулы отмены», украденные ею из стола Ральфа, — что ты имеешь ввиду?
— Ты сказал, что ты хочешь жить. Но ты единственный, кто может помешать им завершить их чудовищный план.
Меня охватила безмерная печаль, оттого, что Эрнеста так безгранично верила в моё могущество, я же был только детонатором их сложной схемы взрыва Мироздания.
— Каким образом помешать? — я усмехнулся, — теперь они меня не ставят в известность о своих действиях. Теперь не я принимаю решения и не я отдаю приказы. Единственно, зачем я им нужен, это чтобы умереть последним…
Она очень пристально взглянула на меня, как в ту нашу встречу в поезде, который мчал нас в Венецию. Я понял, о чём она думает, но это не вызвало во мне страха. В её взгляде я увидел любовь и сострадание.
— Что же ты молчишь? — спросил я.
— Ты ответил себе сам, — она продолжала смотреть мне в глаза.
Её взгляд вызвал во мне протест, и я воскликнул:
— Ах, вот оно что! Ты хочешь сказать, что я должен умереть раньше всех остальных и тем спасти мир?
