Денис Бурмистров - Равновесие Парето
Версия кладбищенского смотрителя Гвизды про маньяка-похитителя. Пока она самая правдоподобная, но что-то в ней не срастается. Куда прятал тела этот маньяк? В Колодцы? В заброшенные штреки? Зачем? Не слышал я про маньяков в закрытых городках. Где все всех знают и все у всех на виду сложно скрываться почти двенадцать лет, да еще и незаметно похищать людей. Да так, чтобы не наследить, не проколоться, не совершить ошибку. Это должен быть кто-то не местный, но на кого не упадет подозрение. Тот, кто имеет возможность скрыться из города и вывезти тело.
Стоп! Вертолетчики! Залетные, не местные, вывезти тело незаметно на раз плюнуть! Маньяк если и есть, то он работает или работал пилотом вертолета!
Я приободрился от сделанного открытия, усмехнулся собственной догадливости. Но тут же остудил свое самолюбование скептическим замечанием.
Незнакомый человек в городке особенно заметен. Тем более в пилотской форме. Впрочем, такой уж и незнакомый? Для такого городка вертолетчики, поддерживающие связи с Большой Землей, одни из самых уважаемых людей. Их знают в лицо, по именам, стараются поддерживать хорошее отношения. Потому незаметно по улицам с таким багажом местной любви попросту не пройти. Местные, и это точно, могли всегда сказать, где и когда видели пилота. К тому же, время прилета-отлета наверняка отмечается в специальной книжке, следственная группа попросту сверила бы с датами и временем исчезновений. Не дураки ведь, тем более, что тот же Гвизда со своим другом-милиционером наверняка перепробовали все версии. И мысль о пилоте-маньяке им приходила в голову.
Как бы там ни было, даже наличие гипотетического похитителя никоим образом не объясняло происходящее за окном. Но запомнить свою идею стоит, глядишь, именно до этого никто еще не додумывался.
Я отхлебнул чай, блаженно прикрыл глаза. Чай настоялся, вышел в меру крепким, бархатистым. И с сахаром я угадал, не перебивает вкус, а лишь убирает горечь. Вкусно.
Маньяки, инопланетяне, живые города. Призраки в автобусах, пустыри-лабиринты. И кругом недомолвки, недосказанность. Ощущение, словно общая тайна окутывает все вокруг, все к ней чувствуют причастность, но каждый по-своему. Даже Краснов, мой бедный товарищ, и тот оказался втянут во всю эту чертовщину. Или у него не оставалось выбора?
Я сегодня несколько раз подходил к окнам. Часам к двум звуки от невидимых людей и машин исчезли, как-то сами собой враз прекратились. Но я так никого и не увидел, как не высматривал. Надеялся, на шутку или на некий труднообъяснимый акустический феномен.
А потом, в очередной раз, подойдя к окну, я увидел по ту сторону стекла абсолютно неизвестный мне участок города. Вместо заросшего двора был узкий проулок с длинной кирпичной стеной. Красный кирпич был старый, щербатый, с глубокими провалами в местах осыпавшегося цемента. И рисунок гор на фоне неба иной.
Потом был вид на школу. Трехэтажное здание, большие темные окна, заколоченные на первом этаже досками. Высокая жухлая трава, поднимающаяся почти до карниза.
Потом — опять мой привычный двор. Спустя сорок минут — пустырь с тропинкой, ведущей к Колодцам.
Я не видел, как меняется пейзаж за окном, будто невидимый режиссер всегда подгадывал время смены декораций. Я первое время метался из кухни в комнату, чтобы убедится, что в разных окнах — разный пейзаж. Я твердо решил, что я не сошел с ума, но меня так и подмывало выпрыгнуть в окно или хотя бы раскрыть створки, выглянуть наружу.
Ни того, ни другого я не сделал. Я поразился своему спокойствию, своему внутреннему убеждению, что так не бывает — и сел пить чай.
Есть какие-то рамки, за которыми перегорают внутренние предохранители, и ты просто перестаешь воспринимать действительность критически?
Возле меня, прислоненное к холодильнику, стоит самодельное копье. Я смастерил его из алюминиевой трубки, найденной в кладовке, и самого длинного ножа, который смог найти на кухне. Нож с трубкой я соединил изолентой. Копье получилось не очень удобным, легкий вес не давал чувства уверенности. Но это было лучшим, что я смог придумать. Топора в доме у Дениса не оказалось, молоток болтался на высохшей ручке, а разводной ключ показался мне слишком коротким. А тех, кто гнался за мной ночью, я не хотел подпускать к себе близко. После того, что я видел и слышал этим днем, я был уверен — гнались за мной не обычные грабители.
Я со вкусом, не торопясь, пил чай. В животе требовательно заурчало, но я решил перетерпеть голод. Еду нужно экономить. Я на осадном положении.
Я однозначно решил убираться из Славинска. Без вариантов и сомнений. Дождаться вторника и как можно быстрее добраться до аэродрома. А там меня сам черт не остановит. Лишь бы Шишов прилетел. Лишь бы только прилетел.
Что будет, если вертолет не прилетит, я думать не хотел. От одной мысли о возможности такого становилось зябко и постыдно трусливо содрогалось что-то в душе. Потому что я очень, очень боюсь остаться здесь. Очень боюсь выйти за дверь. Боюсь выглянуть в окно. Боюсь думать о плохом.
Потому что просто не знаю, что будет дальше. И это заставляет нервно смеяться и зажиматься в угол в обнимку со своим детским копьем. Ведь страшно, когда от тебя ничего не зависит? Страшно.
А пока не думаешь — ты в порядке. Ты герой кино. Ты усмехаешься и не проявляешь интереса. Пусть ты на грани помешательства, но именно сейчас ты само хладнокровие.
Это так волна замирает на мгновение в самой своей верхней точке, чтобы потом обрушиться вниз. Обрушиться и разбиться.
Поэтому я пролил чай себе на брюки, когда кто-то требовательно постучался в дверь квартиры.
Ноги запутались в табуретке, я не с первого раза смог встать из-за стола. Грохнул чашкой об столешницу, стукнулся плечом о не вовремя начавшую закрываться дверь кухни. Засуетился с перепугу, не сразу понял, что нужно делать.
Стук повторился. И чей-то приглушенный голос из-за двери.
Схватив копье, я быстрым шагом оказался в прихожей. Замер, прислушиваясь. Желание не открывать дверь боролось с желанием увидеть живого человека.
Я вздрогнул, когда в дверь опять стукнули. С той стороны донесся знакомый басок:
— Открывай, твою на лево! Это я, добрый мишка Вини-Пух!
Карчевский плюхнулся на диван с ходу, откинувшись на спинку. Пружины жалобно заскрипели, что-то хрустнуло снизу. Но геолога это мало волновало.
Щеки у бородача были раскрасневшиеся, на лбу и носу скопились капельки пота. Сама борода была всклокочена больше, чем обычно, топорщилась в разные стороны как иглы у дикобраза. Глаза Олега блуждали по квартире, желваки играли. Но когда он поднял взгляд на стоявшего в дверях комнаты меня, то голос его был привычно спокоен и чуть насмешлив.
