Дэниел Киз - Цветы для Элджернона
Утром Немур послал Барта с моей статьей в университет Халлстона. Его ведущие специалисты должны подтвердить правильность моих выводов. Всю прошлую неделю Барт корпел над формулами и статистическими выкладками. Немуру трудно заставить себя признать, что мои идеи выше его понимания. Он слишком сильно верит в миф о собственной непогрешимости.
Меня совершенно перестало заботить, что он думает обо мне… да и не только он. Времени больше нет. Дело сделано, результаты получены, остается только подождать и посмотреть, с какой точностью моя судьба совпадает с судьбой Элджернона.
Рассказал обо всем Алисе. Она расплакалась и убежала. А ведь она ни в чем не виновата.
2 сентября
Ничего определенного. Я двигаюсь в тишине, пронизанной чистейшим белым сиянием. Все вокруг застыло в ожидании. Мне кажется, что я в одиночестве стою на горной вершине, обозревая окружающий пейзаж. Солнце в зените, и тень моя сжалась тугим комком под ногами. Но вот солнце начинает спускаться, тень удлиняется и вытягивается до самого горизонта. Далеко-далеко…
Хочется повторить то, что я однажды сказал уже доктору Штраусу: никто не виноват в том, что случилось. Эксперимент был тщательно подготовлен, техника его проведения опробована на множестве животных. Вероятность ошибки была ничтожно мала. Когда принималось решение использовать меня как первого человека, все были уверены, что я не подвергнусь никакой физической опасности. Западня оказалась совершенно неожиданной, и мне не хочется, чтобы кто-то пострадал из-за меня.
Один вопрос: сколько я еще протяну?
15 сентября
Немур сказал, что все мои выводы подтвердились, а это означает, что изъян заложен в самой постановке эксперимента. Когда-нибудь люди справятся с этой проблемой, но время еще не настало. Я рекомендую не проводить больше опытов на людях. Недостающие данные можно получить и на животных.
Наиболее многообещающим направлением исследований мне представляется изучение баланса энзимов в человеческом организме. Время здесь, как и везде, – решающий фактор. Как можно скорее обнаружить недостаток, как можно скорее ввести гормон-заменитель! Я охотно помог бы будущим исследователям и в этом и в подборе радиоактивных изотопов для оперативного контроля, но у меня не осталось времени.
17 сентября
Становлюсь рассеянным. Убираю вещи, потом не могу найти их и бросаюсь на первого встречного. Симптомы?
Позавчера умер Элджернон. Я бродил по набережной, и в половине пятого утра пришел в лабораторию. Элджернон лежал в углу клетки, вытянув ножки. Будто бежал во сне.
Вскрытие подтвердило мои предположения. Мозг Элджернона резко отличается от нормального – меньше вес, разглажены извилины, глубже и шире стали разделяющие полушария впадины.
Ужасна мысль, что это же самое происходит сейчас и со мной. Я увидел, насколько все это реально, и начинаю бояться будущего.
Я положил трупик Элджернона в маленькую металлическую коробочку и отнес домой. Разве можно его сжигать? Пусть это выглядит по-дурацки сентиментально, но вчера вечером я похоронил его на заднем дворе. Я положил на его могилку букетик ромашек и долго плакал.
21 сентября
Собираюсь завтра на Маркс-стрит – навестить маму. Сон, приснившийся мне прошлой ночью, вызвал целую цепочку воспоминаний, высветил огромный кусок прошлого. Обязательно нужно записать это, и как можно скорее, пока я ничего не забыл. В последнее время я многое стал забывать. Сейчас мне больше чем когда-либо хочется понять маму, узнать, что она за человек и почему поступала так, а не иначе. Ненавидеть ее – преступление.
Необходимо разобраться в своих чувствах до встречи с ней, чтобы не оказаться излишне жестоким.
27 сентября
То, что я пишу сейчас, следовало бы перенести на бумагу сразу, не откладывая. Очень важно сделать именно этот отчет как можно полнее.
Мы встретились три дня назад. Я принудил себя еще раз одолжить машину у Барта. Было страшно, но я понимал, что визит этот необходим.
Когда я добрался до Маркс-стрит, мне показалось что я ошибся и попал не туда. Улица оказалась грязной до безобразия – совершенно не такой, какой я представлял ее себе. Кое-какие дома совсем недавно снесли, и на их месте громоздились кучи мусора. На тротуаре валялся ржавый холодильник с оторванной дверцей, а рядом – старый матрац с вылезшими пружинами. Окна некоторых домов были заколочены досками, а были и такие дома, что больше походили на грязные лачуги. Я оставил машину за квартал от нашего дома и дошел до него пешком.
Нигде не было видно играющих детей, и это тоже не совпадало с моими воспоминаниями. Тогда дети были всюду, а Чарли смотрел на них из окна. Странно, большинство моих воспоминаний обрамлено в оконный переплет, как картина в рамку… Сейчас же я видел только стариков, отдыхающих в полуразвалившихся беседках.
Еще один удар я испытал, когда подошел к дому. Роза в старом коричневом свитере стояла перед домом на скамейке и, несмотря на холодную, ветреную погоду, мыла окна. Всегда в работе, чтобы соседи видели, какая она замечательная жена и мать…
Для нее всегда самым важным было то, что о ней подумают другие. Тут она была непоколебима и не обращала никакого внимания на рассуждения Матта о том, что в жизни есть вещи и поважнее. Норма должна хорошо одеваться. В доме должна стоять красивая мебель. Чарли должен сидеть взаперти, чтобы соседи не заподозрили ничего дурного.
Я подошел к калитке и, увидев ее лицо, вздрогнул. Это было не то лицо, которое я с такими муками пытался вспомнить… Волосы ее поседели, кожа на щеках покрылась морщинами. На лбу собрались капельки пота.
Она сразу заметила меня.
Мне захотелось отвернуться, побежать дальше по улице, но я зашел уже слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Оставалось притвориться, будто я заблудился в незнакомом месте, и спросить у нее дорогу. Одного взгляда на Розу было мне вполне достаточно. …Все это так, но я только молча стоял и смотрел на нее. А она смотрела на меня.
– Что вам нужно?
Ее хриплый голос безошибочным эхом отозвался в пещерах моей памяти.
Я открыл рот, но слова застряли в горле. Губы мои и язык двигались, я знаю это, я отчаянно боролся, чтобы произнести хоть слово – ведь она почти узнала меня! Как же мне не хотелось, чтобы мама увидела меня вот таким… неспособным заставить понять себя. Но во рту пересохло, язык вдруг стал огромным и неуклюжим, слова застряли…
…Кроме одного. Я планировал произнести при встрече что-нибудь успокаивающее, ободряющее, отбросив таким образом прошлое в сторону, и с помощью всего нескольких слов овладеть положением… Однако из моего пересохшего горла вырвалось только:
