Владислав Чупрасов - Дом на улице Нетинебудет
— Пошли. Мумр первым шагнул под свет красного фонаря и тут же пропал. Я не очень удивился (а чего удивляться, если ты и так тронулся умом?) и направился следом. Мне пришлось пройти весь красный участок тропинки, прежде чем я снова увидел стоящего поодаль бродягу.
1918
Андреасу в какой-то момент стало интересно: кто видит больше смертей, санитары или солдаты? Он так не смог решить, потому что спрашивать было стыдно и глупо, а сам он ответить не мог. Хотя сам он был и солдатом, и санитаром. К тому моменту, как эта мысль в первый раз пришла ему в голову, от штыка Андреаса уже умирали люди.
И на его руках умирали люди, когда он пальцами стискивал расползающиеся от крови бинты. После того как к нему вернулось зрение, ему предложили остаться в госпитале. Снова начали ходить слухи о близком конце войны, а раненых становилось все больше. Переезжая с места на место, госпиталь оставлял за собой шлейф из смертей: сотни, тысячи безымянных и поименованных солдат покоились во французской и бельгийской земле. Когда утром четверга раненых начали выгружать из машин, а мертвых складывать на земле, Андреас понял, что слышит их — всех и каждого.
Голоса звучали отовсюду: сверху, снизу, днем и ночью. Много было обиженных голосов, плачущих, надрывных, совсем молодых. Но были и те, кто гордились своей смертью — смертью на фронте. Когда Андреас впервые их услышал, он подумал, что спятил. Что газ не только подействовал на глаза, но и уничтожил мозг. Ему было бы так проще. Это дало бы хоть какое-то объяснение всему тому, что происходило.
— Нет, парень, ты в своем уме, — сказал ему немецкий офицер в чине лейтенанта, убитый в районе реки Сомма. Он выглядел немного грязным, но зато целым. И только в груди сидела пуля. На его мундире расцветал алый мак. Это не утешило Андреаса. Он забился в угол кабинета, на полу которого были свалены его вещи, и сидел на свернутом матрасе, держась за голову и раскачиваясь.
— Этого просто не может быть, — бормотал он. Голоса не отступали. Наоборот, их как будто стало больше. Только голоса, звуки, шепот и всхлипы, никаких образов. Один немецкий лейтенант шагал по квартире, с интересом разглядывая захламленный стол и пытаясь ухватить предметы, расставленные на нем.
— Ничего не трогай, — вдруг отвлекся Андреас. Лейтенант смерил его презрительным взглядом и выразительно ухватился за чернильницу. Его рука в перчатке прошла насквозь.
Чернильница осталась стоять на столе. Ротмистр немецких войск как был прозрачным, так им и остался.
— Здесь раньше была школа, — сухо пояснил Андреас. — Я здесь учился.
— Мило, — равнодушно ответил Ротмистр и столкнул чернильницу со стола. Она не разбилась, но откатилась под стол, разлив по пыльному полу чернила. Призрак наступил на этот темный след и отошел. На полу остался четкий отпечаток его сапога. Андреас взвыл. Голоса, призрак, след призрака на пыльном полу — и все это в его старой школе. Это было уж слишком. За стеной, в коридоре, кто-то бегал, то и дело раздавались крики, Андреасу даже казалось, что где-то вдалеке звучит колокол, а не взрывы, к которым они все привыкли. Но ему было все равно. Ровно до тех пор, пока в дверь не заколотили кулаком. Андреас поднялся, открыл дверь.
— Что? — устало спросил он. Рядовой с перевязанной головой выглядел взмыленным, как во время боя. Он выпятил глаза и уставился на Андреаса.
— Ну что?!
— Что? — повторил Андреас.
— Ты уже знаешь? Андреас не ответил, и рядовой замахал руками.
— Войне конец! Все, домой! Господи Боже, я еду домой! Андреас не знал, что ответить. Он пытался понять, что случилось и чему радуется этот контуженный мальчишка. Вокруг на разные лады взвыли голоса. Даже Ротмистр, и тот недовольно вскрикнул.
— Куда конец? Какой конец? А как же я? А мы? А кто победил?
— Не знаю, — тихо ответил Андреас. Ему казалось, что все проиграли. И что крупнее всех проиграл он. Голоса причитали, плакали и выли.
— Ну ты идиот, — сказал Ротмистр. — А как же великая империя? И куда-то сгинул, оставив Андреаса недоумевать, какую именно великую империю имел в виду офицер. Наверное, газ все-таки довольно сильно подействовал на его мозг. Смысл стал доходить очень медленно. Конец войне — это значит, что все. Что в самом деле, Господи Боже, скоро домой. Что в самом деле где-то там бьют в колокол. И голоса вопят: «Как же так?», «Почему я?», «Последние два дня».
Андреас продолжал сидеть на матрасе, затыкая уши и натягивая на голову халат. Ему было страшно, он ничего не понимал и не мог думать. Он не понимал, что за война закончилась, куда это — домой и за что ему все это. На следующее утро голоса стихли. Но вместо этого явился Ротмистр, злой, раздраженный, дерганый. Встал над едва проснувшимся Андреасом и громко позвал — эй! Андреас уставился на него и накрылся тонкой грязной простыней.
— Уйди-уйди-уйди, — бубнил он.
— Не уйду, — призрак пнул его в бок (Андреас почувствовал, как нога онемела до самого колена) и присел на пол. — Вы выиграли. Я не могу в это поверить. Вы выиграли. Да вы же не умеете воевать! Андреас это уже знал. О том, что они выиграли. Это было темой для стихийных бесед в столовой, в кабинетах, в операционной и в коридорах. Все обсуждали, как теперь жить дальше. Как теперь они отлично заживут. Уж теперь-то точно. И что не умеют воевать — это он тоже знал. Всех профессиональных военных отправили в штаб — планировать их грандиозную победу во имя страны и мира. Делали победу мальчишки — бухгалтера, студенты, художники и поэты. Тонкогубые, с прямыми носами, в миру они носили модные пиджаки и шейные платки, а в окопах стали на одно лицо. Андреас даже не был уверен, что если к нему на перевязку придет его брат, то он его узнает. Одинаковые одежды, одинаковые лица: осунувшиеся, с заострившимися чертами и впалыми, серыми от щетины щеками. Их было слишком много, этих усталых, раненых, контуженных, оторванных и брошенных на обочину солдат. Одним из них был его младший брат, встретивший победу живым и целым в Галлиполи. И именно его лица Андреас вспомнить никак не мог. Он специально избегал бесед в коридорах. Все они сводились к тому, как бывшие бухгалтера планировали вернуться и дослужиться до главных бухгалтеров, а бывшие ловеласы обязательно хотели жениться.
Андреасу нечего было рассказать о своей будущей жизни, потому что все, о чем он думал — это когда поезд на Брюссель. Он хотел увидеть родителей и брата, вернувшегося живым и целым из Галлиполи. В остальном будущее казалось ему незавидным. И Ротмистр, сидевший на полу, был с ним согласен.
— Не могу поверить, — повторил он. — И что теперь делать? Андреас пожал плечами.
