Владислав Чупрасов - Glorious Land
На входе в квартиру я еще раз споткнулся о свою сумку, подумал, что обязательно разберу ее завтра после работы, разделся и рухнул на диван, не расстелив. Он негромко пискнул у меня под головой и зажужжал, подстраиваясь под мой рост.
Глава 3
Сдержанно запиликал будильник, высветившийся на подлокотнике дивана, на котором я спал. Я поднял взгляд, несколько мгновений тупо поизучал меняющиеся цифры, после чего принялся просыпаться. Для начала мне нужно было дойти до ванной, плеснуть себе в лицо воды, почистить зубы, выпить кофе, одеться, и только после этих сложных манипуляций я мог чувствовать себя живым человеком. Все это занимало, в целом, минут десять, после чего я отправлялся на работу. И так уже пятый день подряд.
Работать в архиве было несложно, правда, довольно скучно и однообразно. Я решил вопрос радикально: сидел и читал. В ход пошли классики прошлого века: Пелевин, Покровский, Коэльо. Что-то мне нравилось, что-то нет, но жажда знаний была настолько велика, что выбирать не приходилось.
Я сидел, поджав ноги, за конторкой и в ужасе осознавал, что подходит к концу «В списках не значился», написанный жутким дремучим языком, не адаптированным под современность. Я едва понимал слова, некоторые просто угадывал. Последние страницы я растягивал как мог, просто потому что до конца рабочего дня оставалось чуть меньше четырех часов, а заняться было решительно нечем. Но все хорошее (и плохое тоже) рано или поздно заканчивается. Я отложил читалку, встал, потянулся, хрустнув суставами, и направился вдоль стеллажей в конец комнаты. Все письма на них были вскрыты, но снова запакованы. Я выудил с ближайшей полки конверт, подписанный непонятным мелким почерком. То ли в Шатуру, то ли в Шимкент, не разберешь. Хотя марок налеплено — хоть гранитную плиту посылкой отправляй. Обратным адресом значился какой-то военный объект федерального масштаба под Талдомом. Наверное, какой-то военный решил накропать письмецо любимой матушке, но совершенно случайно сболтнул правительственную тайну, вот и не смог преодолеть почтовую цензуру. Ее вообще, судя по количеству забракованных писем, пройти почти невозможно. Писать для этого нужно о цветах и полях, как минимум. Тогда, наверное, лучше и вовсе не писать.
Я осторожно потянул сложенный втрое лист бумаги, развернул его, пробежал глазами по неровным строчкам. Ничего необычного или страшного, что могло бы опорочить честь государства. Некто, вторую неделю служащий в армии, поприветствовал «дорогих мамочку, сестру и братьев», рассказал, где находится его часть (ага, как будто по конверту об этом узнать было сложно), описал свой быт. Я выцепил взглядом абзац, написанный с особым размахом, как будто писали его после длительного перерыва, отдохнув порядком.
«На днях к нам привозили театральную постановку, „Горе всем“ называется. Про Великую войну, и то ли пытались нас воодушевить на активную борьбу, либо предостеречь, что делать этого не надо, мол, воевать плохо, к добру это не приведет, все порушим только. Посмотрели мы пьесу, поют красиво, праздник у них, карнавал, аплодировали долго, даже цветы для них откуда-то притащили… А потом снова отбой. И на следующее утро снова задание.
Мам, ты же знаешь, у меня среди ленинградцев были друзья. С Пашкой Свибловым мы вместе учились, Сема Сурахин туда год назад перебрался, а теперь я не знаю даже, живы ли они. Они же нам не враги, только там, в Петербурге, власть что-то там чудит, да люди на демонстрации ходят. Революционный город! Власти, в общем, играют в свои игры, а люди убивают друг друга. Мама, я вернусь. Обязательно…»
А ниже, большими черными буквами: «ЗАПРЕТИТЬ».
И в самом низу, зелеными: «РАЗОБРАТЬСЯ».
Я поспешно запихнул листок назад и отошел в сторону.
Бедная женщина: ни письма не получила, ни, наверное, сына. Больно уж угрожающе выглядело это «разобраться».
В комнату заглянул Слава. Увидев меня, с растерянным видом шатающегося между стеллажей, позвал с собой на перекур. У нас никто не курил, не водилось такого даже, но я тут же согласился.
В курилке никого не было, а сама она располагалась на третьем этаже, в полностью стеклянном выступе, так, что под ногами была пустота, дым уходил вверх и через вентиляцию выводился на крышу.
Слава усадил меня на единственный стул, а сам закурил, задумчиво изучая меня взглядом. В кой-то веки в его глазах не плескалось туповатое веселье.
— Курилка — единственное место, в котором не ведется запись, как нам, по крайней мере, говорят. Тем это сомнительней, — он улыбнулся, будто извиняясь за то, что собирается сейчас сказать. — Но ничего важного я тебе не скажу, просто расскажу самое главное. Я же вижу, ты ни черта о нашей стране не знаешь.
Я запротестовал:
— Знаю я все!
— Знаешь, знаешь, — хмыкнул Слава. — Только то, что в учебниках написано. Москва, столица тоже Москва, политический режим — почтократия, верно? То, что тебе не известно, узнаешь после. И я могу подсказать, кто тебе в этом поможет.
— Что, ты? — с сомнением хмыкнул я.
— Нет, не я, — Слава не обиделся и наклонился ко мне. Конечно же, на этом интересным моменте нас и прервали — в курилку влетела оператор Елена, запнулась, помялась немного и произнесла:
— Вас ждут в Зале, сейчас же. Извините, — и умчалась.
Мы недоуменно переглянулись, правда, Слава тут же расцвел и стал тем простоватым дружелюбным парнем, к которому я уже успел привязаться. Честно сказать, меня пугал его серьезный взгляд.
— Понял. Пойдем, сегодня вроде как торжественное мероприятие, вам бляхи парадные прицепят.
— Э? — я удивленно тронул прямоугольную плашку на груди, прицепленную к своей синей футболке, прямо над эмблемой почты. На ней значился код подразделения.
— Да нет, это повседневная, — отозвался Слава, — а ту, парадную, мы не носим, храним дома, только иногда надеваем, если свыше спускают какую-нибудь проверку. Так, давай, шевелись, там наверняка ждут только тебя!
Пришлось идти. Но для начала я завернул в архив, неловко причесался пятерней, попил воды, а после этого с гулко бьющимся сердцем направился в главный зал.
Нет, как оказалось, ждали там не только меня, но и начальство — главного по отделению. Именно с его торжественной речи должно было начаться торжественное мероприятие. Вот все и стояли, переговаривались негромко, обсуждая, насколько сильно снизился поток новых работников в этом квартале — подумать только, вместо привычных десятерых-пятнадцати новобранцев на посвяте всего двое: я и девочка-оператор откуда-то из-под Коломны. Она робко улыбалась мне с другой стороны прохода, а я растерянно ее изучал, пытаясь понять: почему же она такая блекло-серая? Светлые волосы в косичках, будто припорошенные пылью, невыразительные маленькие глаза… Но больше мне хотелось понять, почему здесь все девушки такие? Почему в этой стране все такое типовое? Никаких ярких цветов в одежде, только синяя форма почтовиков, которая давала мне примириться с окружающей меня действительностью.
