Александр Карнишин - Еще вчера была война
— Ты у меня первый правнук.
***
Потом они дошли до казачьей станицы.
Вокруг стояли высокие тесовые заборы. За воротами, обитыми полосами железа, рвались с цепей огромные сытые собаки. В Городище собак совсем не оставалось. Каких постреляли немцы, а какие просто убежали, когда народ расходился.
Голодные мужчины повернули тележку и потащили ее потихоньку к берегу реки. А мама и Нюрка пошли просить, "христарадничать". Они стучали в ворота и громко пели молитвы, которым научила бабушка, пока были бомбежки и обстрелы. Кроме лая собак, ничего не было. Иногда выглядывал здоровый сытый казак и кричал, чтобы шли дальше, пока не спустил пса.
— Ишь, голодранцы! Всё-то вам неймется, всё-то нам вас кормить!
Где-то на краю впервые приотворилась калитка. Женщина сунула Нюрке полбуханки настоящего черного хлеба и сказала, чтобы они быстрее уходили, пока не вернулся староста с полицаями.
Эти полбуханки они ели, как сладкие конфеты. Порезали хлеб на ровные дольки, и каждый со своей долькой сидел у костра и медленно откусывал, посасывая, как леденец, пока хлеб не растворялся во рту. Ничего не было вкуснее того черного хлеба.
Но тут пришел староста и два полицая с винтовками. Староста велел потушить костер, а на вопрос мамы, как же переждать ночь без огня зимой, указал на пустой скотный двор. Там, мол, переночуете, а утром чтобы никого тут не было. Идите дальше. Там, дальше, немцы дают паек беженцам, и есть большие села. А к казакам нечего примазываться. Русские? Вот к русским и идите.
Они шли еще два дня.
И до весны потом жили в том селе, куда дотянули тележку.
Было тяжело. Но хотя бы стало больше еды. Беженцам давали на месяц зерно, из которой мама варила кашу. Иногда выдавали хлеб — тяжелые черные буханки.
Когда под Сталинградом наши пошли в наступление, и штурмовики стали долетать досюда, немцы начали эвакуировать свои учреждения. Однажды во время бомбежки возле дома убило лошадь. Дедушка с парнями затащил ее быстро во двор, несмотря на продолжающиеся взрывы. Они топором порубили лошадь на куски. В тот день был пир. Во всех посудинах варилась конина. Пили бульон. Потом ели мясо. Без соли, без хлеба, но это было так непередаваемо вкусно!
Утром в дверь пинали сапогами. Пришел сосед в сопровождении немецкого патруля. Он сказал, что у него со двора свели корову, и это непременно вот эти голодранцы, у которых ничего своего нет. Вот и мясо у них повсюду, во всех ведрах. Хорошо, что дедушка не выкинул шкуру и копыта. Немец заглянул в корыто, увидел лошадиное копыто, сморщился, гаркнул что-то, и все ушли.
В одну ночь никто не спал, потому что пропал брат Коля. Его схватили на улице и увели во временный лагерь, чтобы увезти в Германию. Тогда многих похватали. У ворот лагеря, перевитых колючей проволокой, стояла толпа женщин, которые кричали немцам и показывали, что вот тот — совсем маленький и этот еще мал. Им кого отдавали, а кого они сами протаскивали через колючую проволоку, обдирая до крови. Так Коля спасся и пришел домой уже под утро, хоть в разодранном пальто.
В том селе похоронили дедушку. Он стал задыхаться, опухать весь. И однажды тоже не проснулся. Похоронили его на старом кладбище, возле церкви.
А однажды ночью раздался стук в дверь и голос:
— Русские есть?
— Есть, есть, — зашумели все. — Мы — русские!
За дверями стояли наши разведчики в незнакомой форме с погонами.
Через две недели мама на попутках съездила в Городище. Потом вернулась, все собрались, и тот путь, который был нескончаемым и смертельным, с ночевками в степи, с голодом и холодом, в кузове машины занял всего четыре часа.
***
— И война закончилась?
— Нет, война была еще долго. Но мы были теперь дома. Пусть было голодно, но не так, как в оккупацию. Нам выдали карточки. В село приезжала лавка с хлебом. Был огород и зелень всякая, а к осени — фрукты и овощи. Всем нашлось дело, кроме меня. Коля пошел работать на завод, где делали силикатный кирпич. Город строился, и кирпича надо было много. Дядю Толю призвали в армию, но он даже не успел повоевать. Они были в лагерях, потом их использовали на охране новых заводов.
— А… Димка?
Она повернула голову, посмотрела на правнука, сидящего, скрестив ноги, на полу возле ее дивана:
— Я уже нормально ходила, и дел было столько, что больше не придумывала себе друга. Мне было уже почти одиннадцать лет и было некогда — помогала маме по дому. А почему ты спрашиваешь? А-а-а… Ты же знаешь, так?
— Что знаю?
— Все, что тогда было со мной — ты знаешь, правда? Это ведь ты помогал мне, когда было совсем плохо?
— Да ты что, ба! Это ж фантастика!
— Никогда не ври старшим! — строго покачала пальцем бабушка.
— Да я не вру. Я так, успокаиваю просто тебя немного. Не бывает такого. Подумаешь, имя. Может, вы потому меня так все и назвали, что тогда вот…
Наутро Димка не встал с кровати. Он весь горел от высокой температуры, метался по кровати в бреду, скидывая одеяло. Скорая помощь увезла его в больницу. "Крупозное воспаление легких", — качал головой врач.
Приехавшие срочно по вызову родители не находили себе места.
— Моя вина, моя вина, — качала горестно головой бабка. — В степи зимой было так холодно. А он же совсем без зимней одежды!
— Слушай, скажи своей бабке, чтобы успокоилась, а? — кричала на кухне мать. — Какая степь? Какая зима? Она совсем с ума сошла от старости? Пусть она лучше расскажет, чем таким умудрилась напоить ребенка, что у него воспаление легких. Или во льду купала? Откуда у ребенка летом — воспаление легких?
Бабушка пробилась через главврача, сидела теперь по ночам у постели Димки, клала ему на лоб холодные компрессы, и тихонько плакала, слушая его жаркий шепот:
— Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю — все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!
Машина времени
— Отто, имейте в виду, фюрер недоволен вами.
— Фюрер говорил обо мне?
— Он вчера весь ужин говорил только о вас. Иногда он даже переставал есть, размахивал руками, волновался, у него краснели щеки и нос…
— У фюрера?
— Отто, вы на грани, понимаете? То, что прекратится финансирование вашей лаборатории — это чепуха. Вы жить хотите? Просто — жить? Вы забылись, дружище. Вы не думаете о нуждах Германии. Вы тут, как выразился фюрер, жиреете в тылу, а пользы от этого нет никакой. И вообще, спросил наш вождь, улыбаясь, мол, в шутку, а не тайный ли враг пожирает ресурсы нации, ослабляя тем самым фронт? И вы знаете, уважаемый профессор и доктор всяческих наук, почти академик наш, вы знаете, что все это записывают? Все, что говорит фюрер — записывают. Все, что им сказано — это руководство к действию.
