Александр Карнишин - Еще вчера была война
Поток беженцев со стороны Сталинграда не уменьшался. Каждый день мимо развалин дома по улице шли группами и по одиночке куда-то в степь. Говорили, что в Гумраке есть место, где кормят, а потом отправляют дальше, туда, где есть еда и жилье.
Несколько раз приходили мародеры, причем явно не немцы. Немцы, заглянув в убежище и поморщив носы, видя нищету, уходили. А эти, другие, протыкали узлы с барахлом тонкими прутьями, похожими на велосипедные спицы. Видимо, думали, что там прячут какие-нибудь драгоценности. Один в немецкой форме, скорее всего не немец, а русский или украинец, бесцеремонно вытолкнул всех из убежища и начал выбрасывать узлы и узелки и разбрасывать одежду. Узелки с остатками манки, пшена и крупы развязывал и все высыпал на пол убежища, не обращая внимания на плач мамы и укоры бабушки.
Бабушка начала стыдить его и под конец высказала, что даже немцы не позволяли себе так издеваться над нами.
— Ты, видно, не немец вовсе, а какой-то выродок из наших!
Солдат пришел в ярость и даже щелкнул затвором винтовки, направив ее на бабушку. Все закричали в голос, солдат выскочил из убежища, ничего с собой не взяв, хотя отложил сначала что-то из нашей запасной одежды. Из этого все и поняли, что это действительно был не немец, а какой-то их служака из русских или украинцев.
***
— И ты кричала?
— Да. Просто "а-а-а" тянула. Махала руками, сидя. Было очень страшно. У него винтовка — мог и выстрелить. И ничего бы ему потом не было. И было обидно. Мы потом эту крупу собирали по зернышку, по щепотке, сдувая песок…
— А потом что?
— А потом мы "переехали". Снова начались обстрелы. Стали прилетать снаряды от наших дальнобойных орудий. Это когда мы от немцев прятались, мы были за кручей от них, за бугром. А тут — как на ладони и вход в убежище и вообще все. Страшно было погибнуть от своих. Дядя с братом выкопали новое убежище в глиняном карьере, где все брали глину раньше. Выкопали такую узкую нору, а там расширили в пещеру. И когда мы переехали, перетащились, в первый раз спали спокойно. Там было тихо-тихо. И даже ближний разрыв всего лишь покачивал землю. И еще там было жарко. Поэтому в первую же ночь все разделись, засунув одежду под себя.
— Погоди, ба! Я сейчас наступление подготовлю, — снова убежал Димка.
У него уже наступление. А у нас тогда до наступления было еще очень далеко
***
…Надо было что-то решать, потому что еды совсем не было. Питались тем, что приносили в самодельных сумках-зембелях Коля и дядя Толя. Они с утра уходили по балке к местам, где раньше были огороды, и буквально просеивали землю между пальцами, разыскивая сморщенную морковку или пригоршню мелкой картошки.
А потом однажды пришел пожилой немец с бляхой и сказал, показывая пальцем на часы, чтобы через двенадцать часов тут никого не было. Иначе — он снял с плеча короткую винтовку и показал, как стреляют.
Немцы готовились к зимовке под Сталинградом, и лишние люди в собственном тылу им были не нужны.
Уходить было необходимо, и уходить было страшно. Вся война была — этот страх. Боишься снарядов и бомб. Боишься пуль. Боишься немцев. Боишься наших — оттуда стреляли теперь по Городищу. Боишься остаться голодным и ослабеть до смерти. Боишься отравиться, потому что лечить будет некому. Всю семью фельдшера завалило в погребе. Никто не спасся.
Поутру на тележку с двумя колесами погрузили свои матрацы, одеяла, одежду, всякие узлы, сколько хватило места, посадили сверху бабушку и Нюрку. Она могла уже ходить, но мало и медленно. За ручки взялись Коля с дядей Толей. Мама с дедушкой толкнули сзади.
По натоптанной дороге они двинулись через степь. И тут же стали падать первые медленные снежинки.
К Нюрке часто приходил ее Димка. Никто из взрослых его не видел. А он старался веселить ее, тормошил. Иногда говорил, присмотревшись:
— Эй, а ты ведь замерзаешь! Ну-ка, марш-марш с повозки! Походи немного, помоги остальным!
Она сползала без возражения и шла какое-то время рядом, держась рукой. А он шел рядом и повторял:
— Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю — все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой обязательно вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!
Дедушка делал большие глаза маме, подмигивал потом и улыбался. Выправляется девка!
В степи было очень холодно. Путешествие запомнилось на всю жизнь этим постоянным нутряным каким-то холодом. Сыростью. Запахами. Никто не раздевался. Спали прямо на земле, нарубив камыша, а сверху накидав тряпок. Укрывались одним большим тяжелым ватным одеялом и прижимались друг к другу. Кто был с краю — замерзал. Чаще всего там были Коля и дядя Толя. Они вставали среди ночи, отходили в сторону, чтобы не шуметь, прыгали на месте, пока кровь снова не начинала бегать по жилам. Устав, ложились. И снова мерзли.
И еще больше мерзли от голода. Съели все свои небольшие запасы. Все мамины крупы, с таким трудом спасенные от мародеров, были брошены в котел. По дороге обследовали поля. Иногда находилась картошка или морковь. Мама не давала их запечь в костре. Обязательно варила, кидала какие-то травки для вкуса и заставляла не только овощи есть, но и хлебать горячую жижу. Не было соли. Не было хлеба. Не было ничего.
Прямо на дороге лежали лицом вниз трупы. Было даже не страшно уже. Устали бояться. Сильнее донимал холод и голод.
Дедушка с дядей Толей сталкивали их в канаву, Коля присыпал землей. На полях она еще не замерзла до каменного состояния. А дорога как раз подмерзла, и стало легче идти.
Однажды утром не проснулась бабушка. Она не жаловалась ни на что. Ей было очень всех жалко. Сидела на тележке и потихоньку молилась. И вот не проснулась после ночевки в степи. Наступило какое-то полное отупение. Нюрка даже не плакала. Просто стояла и смотрела. И ее Димка стоял и смотрел. И в этот раз молчал.
Мама хотела везти бабушку с собой до ближайшей церкви. Но где та церковь? А тащить — очень тяжело. Дедушка шел уже совсем плохо. У него распухли ноги, и пришлось разрезать старые валенки. Теперь он не толкал тележку, а держался за нее.
Бабушку закопали тут же у дороги, где провели ночь, поставив небольшой крест из прихваченных с собой обломков досок. В костре раскалили гвоздь, и Коля написал…
***
— Ба, ну ты что? Чего ты? Это уже прошло все давно! Чего ты теперь-то плачешь?
— Бабушка, она была такая добрая… Она меня очень любила — я же первая внучка у нее была.
— А я — твой первый внук, да?
— Ты у меня первый правнук.
***
Потом они дошли до казачьей станицы.
