Вячеслав Морочко - Явление народу
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Брат приглашал Марину Васильевну потолковать о политике. Хлопотунья Петровна в разговор не встревала, а довольно глядела, как близкие люди заедают умные мысли ее пирогами. Если речь, например, заходила о преждевременности всеобщего среднего образования, Марина Васильевна уверяла, что молодежь была раньше послушнее, проще и чище. "Тот, кто мало учился и тот, кто - на самой вершине познавания, одинаково видят безмерность неведомого и проникаются скромностью, - говорила она. - Наше среднее образование - это источник иллюзий: почти ничего не узнав, молодой человек полагает, что он образован." С одной стороны Иван соглашался: "Верно гутаришь: от "чересчур шибко грамотных" в армии - весь беспорядок." А с другой стороны возражал: "Но опять же, ты понимаешь, техника нынче понятия требует". Марина Васильевна понимала, что со своим семиклассным образованием он просто боится технических сложностей. - Умная техника, Ваня, как раз упрощает задачу солдата, - внушала она. - А выйдет машина из строя, - меняй целиком. Пусть в укромном местечке в ней ковыряются умники. Читала Марина Васильевна лишь о войне, гоняясь за мемуарами военачальников. И не терпела эстрадную новь. Особенным слухом не обладала, но, не делая из мелодии культа, часто мурлыкала про себя довоенные марши и песни военной поры. Сережу растила в суровости, приучала следить на порядком, стирать и утюжить нательные вещи: "Чтобы не вырос безруким, не угодил в подкаблучники". Тревожилась, подмечая у сына дурные привычки. Особенно злила "считалочка". На улице он считал все: транспаранты, чугунные урны для мусора, кошек, прохожих - отдельно хромых и носатых. Марина Васильевна видела в этом распущенность. Возмущала попытка мальчишки отгородиться от жизни: он взял себе моду просить: "Не мешайте мне думать" - Я те подумаю! - хлестала она его по щекам. - Я те отгорожусь от людей! Ты мне попляшешь на солнышке у всех на виду! Бездарь несчастная! Сын только хлопал глазами. Позже начал засиживаться в библиотеках. Мать упрекала: "Шляешься целыми днями? Дома дерьмом, что ли, пахнет?" Прислушиваясь к рассуждениям брата, Марина Васильевна любила порыться в военных журналах, скопившихся за Иванову службу. Влекло все знакомое по войне и по институтскому курсу. Однажды, застав Ковалевых за генеральной уборкой, узнав, что "макулатуру" собираются сжечь, выпросила кое-что для себя. Иван разрешил: "Ради бога, хоть все забирай!" Увезла номера "Военного зарубежника", позже ставшего "Обозрением", кое-что из "Советского воина", "Техники и вооружения". К этому времени Марина Васильевна сама получала по почте и "Звездочку", и журнал "Военные знания", числилась в активе читателей библиотеки Центрального Дома Советской Армии, завела себе книги для выписок и, заполняя значками атласы мира, не заметила, как втянулась в особое увлечение, отвечавшее ее уникальным наклонностям, бывшее в согласии с жизнью и невидимыми пружинами, управлявшими поведением, мыслями этой женщины и не только не противоречившее духу "сурового времени", но, поддерживая его, на равных соперничавшее с кампаниями за стерильность и образцовый порядок. Эстафету такого рода "священных войн", она приняла от матери, а в полную силу эти задатки раскрылись победной весной сорок пятого, когда из землянок зенитчиц переселили в казармы и дали постели с бельем. Понимая, что суровое время с победой не кончилось, она добилась, чтобы кубрик приборного взвода стал образцовым в бригаде. Образ "весенней казармы" светил как маяк - воплощение идеала порядка, к которому она продолжала стремиться и дома и в школе, найдя понимание у волевой директрисы, прямой, бледногубой особы с пучком на затылке - не устававшей твердить педсовету, что "суровое время налагает жесткие требования". Под знаком "сурового времени" директриса успешно боролась за чистоту в кабинетах, в учительских нравах, за незапятнанно чистое мнение о себе в РайОНО, и скоро вывела школу в ряды образцовых. К ним стали ездить за опытом из других городов. Только родители почему-то спешили перевести несознательных чад в обыкновенные школы, влачащие дни под знаком "доброго времени". Кроме общности взглядов на школьный порядок, иной, приятельской, близости у директора с "физиком" не было. Но однажды в субботу начальство тихонько сказало: "Голубушка, вот что..., вы приходите сегодня на чай. Буду ждать". В назначенный срок позвонила Марина Васильевна в нужную дверь. Ей открыл муж хозяйки -- женственно пахнувший, пухленький, в синем спортивном костюме. Уже собираясь снять плащ, она обмерла на пороге в гостиную: там в полусвете на тучных подушках лежала сама директриса. Волосы ниспадали свободно на плечи и грудь, отделяясь, колечками реяли в воздухе, липли к одежде, к паркету. Остекленевшей слезою светилась "заморская" мебель. Ранил сетчатку хрусталь. Оскорбляла "безумною" роскошью люстра. Бойкие ритмы хлестали по нервам. - Марина Васильевна, мы вас заждались! - сказала директор, пуская кольцо сигаретного дым. - Что это?! - в замешательстве гостья утратила голос. - Не задавайте лишних вопросов! Вешайте плащ и входите. - А как же "суровое время"?! - испуганно озиралась Марина Васильевна. - Душечка, вы о чем?! - изумилось начальство. - Но вы же всегда говорили: "Суровое время налагает жесткие ..." - здесь она потерялась в словах, упустила нить мысли. - Ну вы, как ребенок, честное слово! - сердилась хозяйка, - А ведь по возрасту, кажется, вы у нас самая старшая в школе... Пора уже знать наш народ: без "сурового времени" от него ничего не добьешься! Да раздевайтесь же! Будем пить чай! Марина Васильевна вдруг догадалась: ей просто морочили голову, а теперь приглашали морочить вместе другим. Потрясенная, она вышла, прикрыв тихо дверь... В понедельник школа узнала, что "физик" идет на "заслуженный отдых". Проводили Марину Васильевну летом, сразу после экзаменов. В актовом зале, алом от транспарантов, скрипучем от кресел с откидными сиденьями, протянутая рука директрисы повисла во время вручения грамоты в воздухе. После торжественной части Марину Васильевну сразу же пригласили в "большой" кабинет. "Голубушка, как понимать вашу выходку?" - Спекулянтам руки не даю! - отчеканила пенсионерка. - Это кто же, по вашему, спекулянт?! - подхватилось начальство. - Если муж торговый работник так уж ... - При чем здесь ваш муж!? - перебила Марина Васильевна. - Это вы спекулируете словами! Директриса облегченно вздохнула. - Ладно, - устало сказала она, - пусть это будет на вашей совести. Я вас прощаю.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Когда, наконец, вернулся к себе в кабинет, первым делом спросил: "Мне никто не звонил?"- "Не фвонил", - сказал Марк Макарович. У него были люди. А на столе Пляноватого уже высилась стопочка почты. "Командированный" достал записную книжку (подарок соседа), взял из стопки письмо, однако сосредоточиться так и не смог: у соседа шел свой совет. Спорили два проектировщика смежных разделов проекта. Владимир Владимирович не вникал в разговор, но стоило прикрыть веки, казалось, что люди не просто кричат, но вот-вот начнут колошматить друг друга. Слышался голос Марка Макаровича: "Гофподи, о фтем рефть?!" - то ли он урезонивал спорщиков, то ли хотел разобраться. Когда наконец ему удалось прекратить этот гвалт, он извинился перед соседом: "Вы ув профтите, ядрена корень, у наф тут кавдый мыфлитель! Без фума не мовет! - Пусть себе мыслят, - разрешил Пляноватый. - У меня был приятель, поэт. В шестом классе он дал в стенгазету стихи: "Много в нашей России простора! Много в нашей России лесов! Много в нашей России задора! И научных мыслей скока хошь!" Пока совещавшиеся отхихикали, Владимир Владимирович успел поработать над почтой: начертать подопечным своим резолюции: "к исполнению", "на контроль", "разберитесь", "ответьте", "обговорите со мной". Сделал в книжке пометки, наброски ответов... Потом, ощущая какую-то выпотрошенность, неожиданно бросился вон - в коридор, на площадку, по лестнице, на самое дно опостылевшей призмы проектного "муравейника", как бы скатываясь под действием тяготения вниз, к источнику восполнения сил ненадежному, но единственному - к кисло-пахнущей телефонной будке у наружной стены, чтоб звонить без свидетелей. Он забился в нее, задыхаясь от запаха и возбуждения, бросил жетон. В нетерпении пальцы срывали набор. А потом было занято. Он звонил и звонил, теряя надежду и... успокаиваясь. Но, когда, наконец, дозвонился, - лишившийся от волнения голоса, чуть ли не шепотом попросил Алевтину. - Вас слушаю? - даже стертые расстоянием звуки "ранили" воображение. Прошипел: "Это я... Узнаешь?" - а потом горячо и невнятно стал требовать встречи "Немедленно!", "Прямо сейчас!". Он сорвется с работы: "Гори все огнем!" Без нее задыхается. "Нет больше сил!". Его чувство, казалось, должно было передаться и ей. Он умел говорить, он умел завораживать и привораживать даже суровые души. Но варварский способ общения по проводам, превращавший энергию страсти в дрожание тонких мембранок, в сотрясение угольных зерен, в суету электронов, - безобразие это все опошляло. Чем громче Владимир Владимирович говорил, чем больше "всаживал" слов в микрофон, тем хуже работало это устройство, будто нарочно придуманное, чтобы не связывать, а разъединять. - Ты кончил? - спросила она. - Здесь редакция. И у меня сидят авторы. - Мне очень плохо! - Что? Нужна нянька? - Ты мне нужна! Понимаешь? Сейчас! Позарез! А иначе мне крышка! - Перестань молоть вздор! Я сказала: здесь - авторы. Я снимаю вопросы. - Это надолго? - Надолго. И потом, я не девочка на телефоне висеть! - Что ж мне делать? - Звони в другой раз. - Но другого - не будет! Прошу милосердия! - Знаешь, ты мне надоел! - Ну, тогда я пропал... Думал, ты человек, а ты... - Вот что: больше сюда не звони! - в трубке гнусно заныло. - Шлюшка! - стонал Пляноватый, вываливаясь из стаканчика будки. - Она там "снимает вопросы", а я подыхаю! Казалось, ее раздраженные реплики могли доконать человека. Однако случилось обратное: (непостижимая магия женщины) с яростью вместе он ощутил прилив сил. Ему не хотелось, чтоб в эту минуту его кто-то видел. В ушах стоял возглас: "Ты мне надоел!" - он был противен себе. - Действительно, - рассуждал Пляноватый, - она меня раскусила! Зачем я ей нужен - затасканный тетерев? Но из меня ей уже не уйти - настоящей. А та, что кричала сейчас, - "телефонная ведьма". Чувства давали особое направление мыслям. - Дело даже не в том, что красавиц немного на свете, что они избалованы похотливым вниманием, что большая часть из них - потаскушки... Дело в другом: чтобы дух человеческий не источила животная похоть, рачительная Природа скупо вкрапляет красоток для поддержания главным образом слабых и истощенных племен. Пляноватый избрал бег по лестнице для усмирения плоти. Но после третьего этажа - запыхался. Это была еще не усталость, - какая-то снятость и ватность. Ничего не болело, не ныло..., казалось, однако, любое движение резкое вызовет боль, и в ее ожидании он старался идти осторожнее, двигаться мягче. Он больше не прыгал через ступеньки, использовал лифт, разглядывая в его зеркалах посеревшее свое отражение, на которое скучно было смотреть. Утром женские взгляды только скользили по его свежим чертам, а теперь то и дело ему приходилось ловить нетаившиеся взгляды девиц. Находил объяснение в липком тумане, которым себя окружает вальяжная немощь. А интерес этот, как он себе представлял, был трех видов. Первый - арктический холод, плюс любопытство. Второй - вспышка пламени и готовность на все... и сейчас же, без паузы - приступ брезгливости как к дохлой крысе. Третий - айсберг холодной надменности, прячущий где-то под спудом безумную тайную страсть. Вот такою ему представлялась всегда Алевтина. Вот эта загадка его неизменно влекла, и в ее западню он готов был попасть добровольно. Женщину в древней Руси называли "роженицей". И такой была его мама... Но пришла полоса "черных вдов" - каракуртов - роковых независимых женщин, в которых мужчина бросается точно в пучину, не думая о возможных последствиях, с убеждением, что по серьезному счету, положа руку на сердце, он вообще не достоин любви. Сына Андрея отлучили от дома пещеры: подземные лазы, гроты, колодцы, сифоны. Кроме этого для него "все - дерьмо". Настоящие люди - только "пещерные люди". Они всегда узнавали, если с товарищем под землей приключалась беда и летели с разных концов государства на выручку. Главным было не "покорение недр", а зарождавшееся "пещерное братство" любителей собираться в кружки посипеть похрипеть под гитару. - Овладел быстрочтением: сорок журнальных страничек за час. - похвалился однажды Андрей. - Как тебе удается?! - Запрягаю свое подсознание. - Блеф, конечно, - думал Владимир Владимирович, - От такого мелькания ничего не останется в памяти... Что если он - гениален? Скорее, наивен и зол. Работает лаборантом. - "Учиться"?! Зачем?! - Как дальше думаешь жить? - Смотря с кем.. - Пошляк! - Владимир Владимирович понимает, у них там "пещерные жены" Андрей вдруг взорвался: "Вы так испохабили жизнь что про "дальше" и думать не хочется!" Бесполезно ему возражать: услышишь: "Да что ты-ы-ы!" Все эти хиппи, панки и пещерники, подозревал Пляноватый, когда-нибудь, всласть наигравшись, вольются послушной "отарой" в "общее лоно".
