Сергей Герасимов - Бабочка и мышь
– Такси еще ждет?
– Я заплатила, чтобы он ждал до утра.
– Тогда поезжай.
Алиса уехала.
Доктор Кунц вынул деньги из тайника (он не доверял банкам), сдернул скатерть со стола и долго выбирал куда ее пристроить. Пристроил на шкафу, аккуратно свернув. Потом положил банкноты прямо на дубовые доски. В его доме многое было из дуба: мебель, полы, двери. Да, двери – он обмер. Двери остались незаперты!
Он выглянул: никого. Да тут и не бывает никого по вечерам. Очень спокойное место. Он запер дубовую дверь, дважды повернув ключ, и успокоился, начал пересчитывать деньги. Он прекрасно знал сумму, но само пересчитывание доставляло ему блаженство. Он редко пересчитывал деньги – лишь тогда, когда в доме не было жены. Иногда общая сумма не сходилась и доктор Кунц пересчитывал деньги еще несколько раз, для верности. Когда сумма сходилась, он все равно пересчитывал несколько раз, просто раскладывая деньги разными кучками. Ему нравилось созерцать эти кучки.
В них было что-то эротическое, в этих бумажечках. Ему нравилось ощущать в пальцах их податливую плотность, гладить их, раскладывать их на равные суммы, аккуратно вынимать из большого кошелька со змейкой-молнией, чтобы не дай бог, не зацепить за зубчики – ведь от этого банкноты рвутся. О, этот кошелек! Сколько лет, сколько трудов, сколько сконцентрированного, дистиллированного напряжения души! Здесь были банкноты-юноши, полные надежд, о, их ждут еще многие встречи впереди, множество влюбленных пальцев еще будут гладить их чуть шероховатые, будто живые поверхности, здесь были и дряхлые старцы, нашедшие в большом кошеле свой мягкий матерчатый приют. Они все еще бодры, готовы на одну или две последние авантюры. Глядящие из под полуприкрытых век, мягкотелые, обрюзгшие, с остатками карандашных надписей, полученных еще в молодости…
Он поднял глаза и увидел синюю, неестественно вытянутую физиономию, заглядывающую в окно. Несколько секунд они неподвижно глядели в глаза друг другу, потом доктор Кунц бросился к двери. Дверь Снова Была Не Заперта!
Выскочив на крыльцо, он увидел жутко длинноногую тень, убегающую по дороге.
Уже во всю светила луна, старалась, мерзкая, изо всех сил, круглая и полная как ночной горшок. Войдя в дом, он трижды проверил замок и, наконец, успокоился.
* * *Он вздрогнул, когда вошла Алиса. Было около двенадцати.
– Как ты вошла?
– Дверь была не заперта.
– Врешь, я ее запер сам. Я проверял.
– Может быть, ты только подумал запереть или замок не защелкнулся. У меня когда-то так было.
Доктор Кунц подошел, отодвинул ее от двери (Боже, какое тело!) и еще раз запер дверь. Замок был вполне исправен. Трижды дернув дверь изо всех сил, доктор вернулся к столу.
– Вот это да! – восхитилась Алиса, – это тебе за операции платят или за любовь?
Она смотрела на деньги.
– За работу. Я очень хорошо работаю.
Он начал собирать деньги в одну пачку. Пачку он обычно оборачивал фольгой и обвязывал резиночкой.
– Не убирай! Мне нравится на них смотреть, – сказала Алиса и начала раздеваться. Я хочу, чтобы они всю ночь лежали на столе. Вот, я добавляю к ним свои. Деньги любят, когда их много.
* * *Она проснулась рано и увидела клены, простреленные солнцем, и муравья на тумбочке. «Привет», – сказала муравью и муравей ответил шевелением передних лапок. Любимый человек мирно сопел рядом.
– А ты знаешь, – сказала она ему, – этой ночью я поняла что-то очень важное. Я поняла, что смерть неправильна, никто не должен умирать. Ты понимаешь?
Но человек продолжал спать, намаявшись за ночь.
Она встала, накинула прохладную рубашку, подошла к столу, на котором лежали деньги. Положила ладони на дубовую доску и пошевелила десятью живыми предметами поверх одного неживого. Вид этих стопочек волновал ее сильнее, чем мужское тело. Доктор забыл их спрятать. Конечно, он уверен, что мне деньги не нужны.
А ведь они действительно не нужны.
Она сложила все деньги в свою сумочку и приготовилась уходить. Доктор Кунц пошевелился на постели.
– Ты ищешь туалет?
– Да.
Она подошла к постели и в ее руке оказалась тяжелая стекляння пепельница.
Она вдруг увидела какое странное и чужое у этого человека лицо. Тогда пусть и получает свое. Его глаза были блаженно закрыты. Ух, кобель ты проклятый! Она размахнулась как молотобоец и тяжело опустила мертвый предмет на живое тело.
Ударила сочно, от души, так что едва не повредила запястье. Пепельница упала на пол; вмятина во лбу несколько секунд оставалась белой, будто восковой, а потом вдруг наполнилась кровью. Сколько же там было? Пересчитать сейчас или потом?
Потом, а то может вернуться жена. Жены обычно возвращаются вдруг.
Она стала одеваться, но руки и ноги не слушались. Что-то порвалось, что-то оказалось наизнанку и так и было надето, что-то совсем не нашлось. Быстрее!
Она накинула плащ и толкнула дверь. Дверь не открывалась. Замок! Она провернула замок дважды. Господи, не в ту сторону! Повернула еще раз и еще раз. Дверь оставалась запертой. Алиса взглянула в окно – за стеклом плясала и гимасничала уродливая синяя копия ее самой. За вторым окном прыгал точно такой же урод. И те же синие физиономии появились на семейных портретах, украшавших стены комнаты.
Синие тени вставали в углах; она вновь услышала знакомый шорох и увидела, как дубовый пол мелко вскипает и начинает превращаться в неровную плитку.
Ну что же, не открываете дверь – и не надо.
Алиса подняла тяжелый дубовый табурет и выбила окно. Такси уже нет.
Конечно, не стал дожидаться всю ночь. Получил деньги и укатил. Она повернула защелку и окно открылось – можно было и не разбивать.
Она бежала по дороге, ведущей вниз. Нужно спрятаться, затеряться среди людей. Я знаю, с деньгами можно спрятаться, не найдут. Мне нельзя бежать так, не выдержит сердце. Мне можно, мне все можно. Я все равно умру… – в ее груди взорвалась ракета. Колени подогнулись и она упала на спину. Она видела, как клены вырастают, вырастают, и превращуются в уродливые обгорелые сосны.
Стволы сосен налились кровью и стали пульсировать, полупрозрачны. Высокие кроны задергались от бешено бьющего пульса; ветер застонал в агонии; голова запрокинулась и глаза увидели домик с распахнутым окном – дом корчился от боли, боль была невыносима, такой боли просто не бывает, вы не поверите мне, что я это видела, что я чувствовала это; воздух стал густым, как патока, и облака забились в судорогах от удушья – отдайте воздух, им тоже хочется дышать! Она подтянула сумочку с деньгами к свой груди – в сумочке билось огромное живое сердце, его удары отдавались в пальцах; она расстегнула змейку и увидела, как над дорогой летит смерть. Смерть была похожа на черную женщину с белым лицом, ее черные крылья с белыми кончиками, метра четыре с половиной в размахе, почти не двигались, она легко и невесомо планировала в восходящем воздушном потоке, над нагретой дорогой, – совсем как дельтаплан. Вот она приземлилась, оперла косу о вербу (верба сразу завяла, пожелтев), сняла сапог и перемотала портянку. Потом разбежалась, подпрыгнула, оттолкнулась от дороги и снова полетела. Нужно успеть достать деньги и дать ей, она возьмет, сейчас все берут, я не знаю никого, кто бы не брал – какая ей разница, пускай уберет свою косу, пусть срежет косой кого-нибудь другого. Я же ей заплачу за это. Ее пальцы, замедляясь и деревенея, еще шарили в сумочке. Вот пальцы остановились, став десятью неживыми предметами, лежащими поверх одного. Сколько она возьмет за мою жизнь? – нужно поторговаться, я не хочу отдавать все…
