Владимир Васильев (Ташкент) - Гостиница
«Папа!» — узнала вдруг Женщина, и кровь бросилась ей в лицо. Это несомненно была его ладонь! Она узнала ее!.. Но не старческая — бессильная и остывающая, какую он протянул ей, умирая, два года назад, а молодая и сильная, которую он протягивал ей, когда нужно было преодолеть какое-нибудь препятствие. И почувствовав его руку, она преодолевала — ручьи, лужи, ямы, подъемы… страхи и сомнения… О, как давно это было!..
Но откуда в этой стене его рука?! И куда она ее зовет?.. Помогает преодолеть очередное препятствие?.. Только этого не может быть! Чему верить — живому ощущению или протесту разума?!..
А рука звала, поддерживала, вселяла уверенность и спокойствие.
«В конце концов, что мне терять? — подумала Женщина. — Шапку сперли — а это была самая дорогая вещь из принадлежавших мне… Муж?.. Дочь?.. Семья?.. Кто сказал, что с ними, что-то случится? Ничего с ними не случится. Жизнь?.. Можно ли называть жизнью этот изнуряющий бессмысленный бег от кухни к магазину и обратно?.. Не страшный ли это сон, от которого пора пробудиться?.. Рука отца еще никогда меня не подводила…»
Женщина подняла одной рукой две тяжеленные сумки-бездонки (когда-то они были на колесиках, которые давно отлетели и потерялись) и, откликнувшись на зов руки, стала медленно погружаться в стену: сначала правая рука — по плечо, затем правая нога, потом плечо, лицо, голова и грудь… Последними исчезли в стене сумки-бездонки. Затихла музыка. Витражи на внешней стене стали прозрачными и сквозь них в холл любопытным и не совсем трезвым взглядом заглянул Город.
Холл был пуст. Или казался таким…
* * *Туман, окутавший Женщину в стене, конечно, насторожил ее, но не испугал. Большая надежная отцовская ладонь по-прежнему крепко сжимала ее ладошку и вела за собой. Сначала Женщина считала шаги, но потом сбилась со счета. Дышалось вполне нормально и вовсе не ощущалось повышенной влажности. То, что она вдыхала, пахло цветущим полем и садом, чистотой и свежестью, отчего сам процесс дыхания доcтавлял изрядное удовольствие. И женщина, в последнее время не избалованная удовольствиями, не стала отказываться от столь доступного, а дышала полной грудью. Наверное, впервые за несколько последних лет она почувствовала, что ее отпускает непрерывная, занудная головная боль, давно уже ставшая привычной. Женщина ощутила прилив бодрости и сил. Даже сумки в левой руке вроде бы стали полегче. И спина, привыкшая сутулиться, выпрямилась, а многолетняя не проходящая усталость куда-то незаметно исчезла…
«Какой же толщины эта стена?! — удивилась Женщина. — Мы идем и идем… Папа! — позвала она. — Куда мы идем?..»
Никто не отозвался, но сильные пальцы успокаивающе сжали ее ладошку.
В тумане не было темно. Свет, казалось, лился со всех сторон. И все же Женщина не видела ни своей руки дальше локтя, ни руки, которая ее вела. Тем не менее, через несколько шагов ей почудилось, что облако стало разреженней, хотя видимости не прибавилось. Она напряглась, угадав приближение чего-то то ли по более интенсивному свечению впереди, то ли по усиливающемуся движению воздуха…
Женщина невольно замедлила шаги. Отцовская рука еще раз успокаивающе стиснула ее ладошку и вдруг отпустила!..
Может быть, не успокаивающе, а прощально?..
Женщину охватила паника и оцепенение.
— Папа! — тоненько позвала она. Но зов ушел в белое свечение и не вернулся даже эхом. Тогда она бросилась вперед и через два шага выскочила… в комнату.
Она ошеломленно завертела головой из стороны в сторону, пытаясь отыскать отца, но в комнате никого, кроме нее, не было. Она оглянулась назад. За ее спиной медленно закрывалась дверь. Обыкновенная, хотя и шикарная — натурального полированного дерева дверь. И было в этой ее обыкновенности что-то успокаивающее, помогшее Женщине притушить первый инстинктивный импульс шмыгнуть обратно, прихватив ноги в руки…
Тогда она на несколько мгновений закрыла глаза и попыталась утихомирить разгулявшееся в нервном биении сердце. Несколько глубоких вдохов по-прежнему вкуснейшего воздуха помогли ей сделать это.
Женщина открыла глаза и внимательно всмотрелась в комнату.
Первым делом бросалась в глаза ее странная треугольная форма. Женщина стояла у довольно широкого основания треугольника, включающего в себя дверь, а две боковые стены равнобедренно уходили вдаль, явно стараясь где-то там встретиться.
Женщина пристально всмотрелась в эту темнеющую даль, и ей показалось, что там промелькнул чей-то светлый силуэт.
— Папа… — тихо прошептала она одними губами, уже не надеясь, что будет услышана. Но силуэт так быстро исчез, что не оставалось ничего другого, кроме как усомниться в его существовании. Да и какие, извините, в комнате могут быть дали?.. Ну, треугольная комната… И что? Ничего сверхестественного. Каким же комнатам быть в коническом здании? Поперечное сечение — круг, а комнаты — сектора этого круга. В лучшем случае — усеченные, в худшем — полноценные с углом более или менее острым в зависимости от размеров комнаты. Почему в худшем? Да потому что этот угол как-то удручает. Тот же мусор да пыль как из него извлекать-то?..
Тут Женщина ощутила, что ее левая рука онемела от тяжести двух сумок, а разгрузить ее второй рукой в голову не пришло. Она внимательно посмотрела на сумки, словно впервые их увидела, и ощутила почти непреродолимое желание освободиться от них. Она опустила сумки на пол, покрытый зеленым пушистым ковром, вытащила палку колбасы и, положив ее поперек, отпустила ручки. Сумки попытались схлопнуться, но встретив преграду в виде колбасы, передумали.
Женщина понимала, что все это — иллюзия. Никакого отца в стене не было, потому что быть не могло. Во-первых, по той причине, что отцы в стенах не водятся. Во-вторых, она сама закрыла глаза своему отцу два года назад. Как бы не хотелось надеяться на чудо встречи, таких чудес уж точно не бывает… Но даже иллюзию потерять было жалко. Что-то такое хорошее и доброе встрепенулось в ней от этой иллюзии… А ведь чувства — регистраторы реальной информации… Реальной — не обязательно материальной. Значит, что-то действительно было…
Она набралась уже достаточно жизненного опыта, чтобы понимать, что ничего хорошего от разлуки с отцами, временной или вечной, не проистекает. Разлука — она и есть разлука, лукавая злюка. То бишь — потеря.
Грусть потери и ощущала Женщина, стоя в странной треугольной комнате странной Гостиницы. Вдруг очи ее, опущенные долу, прозрели, и она увидела, как нелепо смотрятся ее разбитые старые (но целые) сапоги на изумрудном ворсе ковра. Очень дорогого ковра. Женщина это чуяла особым финансовым чувством, развившимся от хронической нищеты. Она поняла, что сапоги и ковер несовместимы, и разулась. Слава богу, сегодня она надела целые колготки. А то обычно в сапоги надевала штопанные — благо не видно. Хотя, казалось бы, какая разница — штопанные, не штопанные? Ведь никто не видит… Она сама видит, а это — главное. А такой откровенной демонстрации собственной нищеты, как штопанные колготки на фоне изумительного ковра, она бы не вынесла. Впрочем, что значит — не вынесла бы? И не такое проглатывала, не запивая, только было зело мерзопакостно на душе после этого. К тому же, неизвестно, кто еще может скрываться в этих облачных стенах… Быть может, кто-то наблюдает за ней?.. Однако, обычно весьма чувствительная к постороннему вниманию, она ничего подобного сейчас не ощущала.
