Сергей Абрамов - Странники
— Вам надо спешить?
Игорь обреченно кивнул.
— Идите. Я сама доеду. Не волнуйтесь.
Она смотрела на него, будто чего-то ждала.
— Простите меня, Настя, — повторил он. — Я очень хочу вас видеть. Можно я вам завтра позвоню?
Ну, когда бы еще Игорь рискнул так сразу, ничуть не стесняясь, сказать все, что думает, что чувствует сейчас? Да никогда, не было с ним подобного. А тут то ли волнение, что потеряет он ее, помогло, то ли странная его раздвоенность: и хочется остаться, и старик Леднев ждет — и подготовила то, что он сказал.
И Настя тоже не подкачала.
— Конечно, позвоните. Я буду ждать. Телефон вам Наташа скажет, я ее предупрежу. — Вот тут она повернулась и пошла, не оборачиваясь: все-таки надо марку поддержать, именуемую женской гордостью. Или женской независимостью.
А Игорь смотрел ей вслед и уже, пожалуй, не видел ее. А видел — внутренним, что ли, зрением? — лес, темный, по-ночному прохладный, узкий покрасневший край неба на востоке: подымалось солнце.
4
Каждый раз, вечером, старик Леднев грозился встать первым, бог знает в какую рань, и беспощадно будить Игоря. Не получалось. Леднев еще похрапывал, с головой накрывшись необъятным брезентовым плащом, а Игорь уже разжигал костерок на месте вчерашнего, на остывших за ночь угольях, набирал воду в ручье или роднике — ночевать старались неподалеку от воды — и тогда сам беспощадно расталкивал профессора.
Вот и нынче приладил Игорь над костром закопченный котелок, медный, луженый, куда тяжелее алюминиевых — современных Игорю, стащил с профессора плащ.
— Павел Николаевич, подъем!
Профессор скукожился на сухом лапнике, колени к подбородку подтянул, руками их обнял, глаз не открывал. Однако сказал:
— Сейчас, сейчас… Отыди от меня, изверг.
— «Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало…» — Игорь не врал: солнце давно поднялось над верхушками деревьев, высветило, выжелтило траву в лесу, грело. День обещал быть теплым, а то и жарким.
— Я же сказал: сейчас… Русского языка не понимает, охломон… — плаксиво затянул Леднев. Вдруг открыл один глаз, левый, уставил его на Игоря. — Заварку насыпал?
— Не велено было.
— То-то! — Споро сел, как ванька-встанька, пятерней лицо утер — умылся вроде. — Закипела?
— Кипит… — Игорь всегда с любопытством наблюдал за процессом утреннего оживления старика Леднева, именно оживления, другого слова не подберешь. Только — только лежал трупом, и — бах! — живой и деятельный, будто и не спал вовсе…
Леднев чай сварил, заварки его драгоценной никто не трогал, вот он и доволен был, даже несколько разнежен.
— Куда ты так торопишься? — только и спросил.
— В Лежневку вашу.
— А там тебе чего?
«Че-го»… Профессор называется.
— Может, Пеликан подгребет…
— Он тебе что говорил, Игорек?
— Говорил: до города увидимся.
— У-у, до го-о-орода… Эдак он в любой момент способен объявиться. Хоть сейчас.
— В Лежневке он будет, — упрямо сказал Игорь.
— Надежды юношей питают… А вот как ты мыслишь, Игорек, не супостат ли наш Пеликан, не тать ли ночной? Вот кличку разбойничью носит…
Попробуй разбери старика: то ли он шутит, то ли всерьез считает Пеликана разбойником.
— Вздор вы несете, Павел Николаевич, и сами о том знаете.
— Почему вздор? — Старик поел, попил, теперь сидел, жизнью наслаждался. А когда он в таком состоянии — Игорь заметил, — то склонен праздно философствовать. — Вот, к примеру, где он бродит? Почему не с нами, коли ему в город надо?
— А может, ему еще куда надо?
— Допустим, А зачем скрытничает? Отчего бы ему не поделиться своими планами с двумя добрыми странниками?
— С вами поделись…
— Обижаешь, Игорек. В своей многотрудной жизни я еще никого не выдал, не предал, на тридцать сребреников не льщусь, ныне их только на рюмку водки и достанет, а ранее, до пролетарского переворота, мне жалованья хватало.
При слове «переворот» Игорь поморщился: слабоват профессор в политграмоте, терминологию путает.
— Все на деньги меряете?
— А идеалы нынче бесплатно дают. С одной стороны: кто был ничем, тот станет всем. А с другой: отстоим святую Русь от посягательств черни. Какой идеал тебе по душе, а, Игорек?
Игорь усмехнулся.
— Первый, конечно.
— А папаша-то инженер, то есть буржуй. Как совместить?
— Отец мой так же думает.
— Хотя новой России инженеры понадобятся: строить-то придется… А вот как насчет профессоров?
— И без них не обойтись, думаю.
— Выходит, и я пригожусь государству рабочих и крестьян! Ах-ах, я роняю слезу от умиления… Значит, я тоже за первый идеал. А Пеликан?
— А что Пеликан?
— Ты, Игорек, про его идеалы что ведаешь?
А что ведает Игорек? Ничего не ведает. Темен Пеликан, аки нощь. Ни красный, ни белый, ни серо-буро-малиновый. Хитрит, темнит, но за всем его балагурством, за шуточками да ужимочками скрывается что-то серьезное — это ясно. Конечно, можно спросить напрямую: за кого ты? Ну, спросил однажды… А в ответ получил; «За маму с папой». Игорь не очень перед Пеликаном раскрывается. Не мальчик, о правилах конспирации наслышан. Тем более легенда однозначна: сын интеллигентных, хотя и набогатых родителей, целый год жил у родственников в Ростове, идет в Москву своим ходом, потому что поезда теперь вещь ненадежная, пешком быстрее и проще, да и землю посмотреть хочется. А то что в Москве видал? Дом да гимназию… По такой легенде ни красным, ни белым быть не стоит: биография не позволяет. Но вот сочуствовать… А кому? Ну, тут Игорь чувств не скрывает.
Кстати, легенды у них со стариком похожи. Тот тоже в Москву топает — аж из Царицына, теперешнего Волгограда. Застрял там у родственников покойной жены, а у них самих семеро по лавкам. Лишний рот в тягость. Вот и пошел профессор истории своими глазами историю поглядеть.
Конечно, не легенда это, в отличие от Игоревой, а правда. Старику Ледневу скрывать нечего. Хотя… Убеждений его, по-ледневски идеалов, Игорь не ведает. Так и ответил:
— Я и про ваши ничего не знаю.
Засмеялся меленько, будто Игорь что забавное сказал.
— Мои идеалы давным-давно плесенью покрылись. Когда в Москву придем — если дойдем, — я тебе их презентую в отпечатанном виде. В типографии Московского университета. Называются «Смутное время».
— Учебник?
— Ошибник, прости за каламбурство. Писал о смутных днях в государстве российском, а как дожил до них, смотрю, не о том писал. Вот она, смута… — Он обвел короткими ручками вокруг себя.
Но вокруг был лес и смутой не пахло. Игорь знал: когда Леднев впадал в патетику, лучше разговор прекращать. Слишком много слов…
