Завацкая Яна - Союз летящих
— Не беспокойся. С твоим сыном все будет в порядке.
У него было удивительное выражение лица. Полный покой — вот что выражало это лицо. Не то, что спокойствие — а именно абсолютный, непередаваемый, ничем не колебимый покой. Тишину. Безмятежность. Казалось, индус — частица Великого Равновесия, основы Вселенной. Такой вот покой излучают гигантские старые деревья, вековые дубы или клены, вечно тихо шумящие листвой, неколебимые, безмятежные.
— Ты будешь моим преданным чела… моим послушным, верным чела. Отныне я буду с тобой повсюду. Ты всегда можешь обратиться ко мне. Попросить помощи.
Айри почти не вникал в смысл речей Благословенного. Он видел пронзительный черный взгляд, яркие пятна оранжевых одеяний, белые стены. Он никогда еще не жил так полно и так остро, как в этот миг. И снова сексуальная волна, приятная волна прошла через все его тело. Одна, и другая, и третья…
Индус убрал руку с его плеча. Айри пошатывался.
В руках индуса, неизвестно откуда, появилась вдруг чашка с чем-то темным и остро пахнущим.
— Спасибо, Благословенный, — пробормотал менеджер.
— Ну а теперь иди, — интонации воплощенного бога вдруг изменились, и сам голос стал резким, визгливым, как у базарной торговки, — а ну иди, долбанный козел!
Айри вздрогнул от неожиданности. В следующую секунду индус плеснул ему в лицо теплую вонючую жидкость из чашки.
— Катись отсюда, дерьмо, кому говорят! Все получил, чего хотел — чего еще надо?
Айри вывалился из кабинета, что-то бормоча, дико сверкая глазами, отирая рукавом струйки гадости, затекшие уже за ворот и промочившие спину.
После работы по обыкновению тайри заходила в уютную забегаловку напротив института — выпить чашку кофе. Раскрыв перед собой нетбук, она читала новости в своей RSS-ленте и временами зачерпывала ложечкой сладкую пену капуччино. На самом деле Алейн просто нравилось сидеть здесь, наблюдая за окружающими. Она вообще любила просто так смотреть на людей. Не сканируя, не выясняя подробностей — разве что кто-то уж очень заинтересует.
— Разрешите? — молодой человек был смущен. В кафе и правда не осталось свободных столиков. Аманда-Алейн приветливо кивнула. Парень грохнул на стол тарелку с бутербродом и большую чашку кофе.
Она уже видела его в коридорах института. Алейн, естественно, запоминала любое увиденное однажды лицо. Молодой человек в институте был новичком. Видно, собирался только перекусить — и сразу назад, на его свитере висел бейджик — д-р Мартин Клаус, отдел электрофизиологии мозга. Лицо у доктора Клауса было хорошее — обыкновенный белобрысый круглолицый немец, вряд ли старше 30 лет.
— А я видел вас в институте. Вы ведь тоже у нас в "мозгоедах" работаете, — заметил доктор Клаус. Он, очевидно, стремился завязать разговор. Аманда навесила на лицо приятную, но холодноватую улыбку симпатичной, замужней и старомодной научной дамы.
— Да, я тоже "мозгоед". А вы у нас недавно, правильно?
— Меня недавно пригласили, я работал в Дуисбурге.
— О-о, это для вас шаг вперед, верно?
— Ну конечно, я рад, здесь гораздо больше возможностей. В научном плане, конечно. Все-таки ведущий институт…
— Скажу вам по секрету, доктор…
— Мартин. Просто Мартин.
— Меня зовут Аманда, — улыбнулась она. Ученые скрепили знакомство рукопожатием.
— Это испанское имя.
— Да. Я мексиканка, но очень долго жила в Штатах. А мой муж был француз.
— А я так и подумал, в тебе есть что-то испанское, южное…
Аманда-Алейн вздохнула и внимательно посмотрела на Мартина — тот поежился под неожиданно пристальным, прицельным взглядом черных глаз. А тайри просканировала его. И вздрогнула.
Жутким, таинственным страданием повеяло на нее. С одной стороны, молодой физиолог казался абсолютным теленком — добрый, простой, обычное детство и юность без особых потрясений, влюблен в науку. Но… личность его показалась Алейн оборванной. Будто детства и юности и не было, и вот так, как есть, Мартин родился всего два года назад. Да, два года. И стояла за этим какая-то дикая, невероятная жуть. Алейн сосредоточилась и просканировала память собеседника подробнее.
Ах, вот оно что. Три года назад доктор Клаус попал в тяжелую автокатастрофу. Он вел машину. Вез своих родителей на какую-то встречу. У него сохранились очень хорошие, добрые отношения с родителями, он их искренне любил.
Родители в той катастрофе погибли… да, точно, погибли. Сам Клаус попал в больницу и пролежал чуть ли не год в коме. Амнезия. Большая часть предыдущих воспоминаний — детство, юность — стерты, восстановлены позже, по рассказам. Он знал, что учился, скажем, в гимназии имени брата и сестры Шолль, но почти не помнил лиц одноклассников, учителей… Странно, но сохранились все профессиональные знания. Доктор Клаус оказывается котировался среди коллег как перспективный начинающий гений… Ничего себе.
А в целом он понравился Алейн.
В его мире не существовало зла. Доктор Клаус был искренне увлечен своим делом, и сейчас в его подсознании напряженно крутились формулы, описывающие распространение электрического импульса на поверхности синапса. И хотя, как любой нормальный западный немец, доктор Клаус не различал понятий "коммунизм" и "абсолютное зло", но в нем самом было что-то от героя коммунистических утопий, многократно описанного фантастами ХХ века — "работа, любовь и друзья", увлеченность, энтузиазм, невинность и младенческий гуманизм.
Обидеть такое существо — все равно, что плюнуть в лицо ребенку. А значит, лучше не связываться. Никаких интрижек. Но чем-то Мартин заинтересовал Алейн. Может быть, случившаяся с ним трагедия наложила отпечаток, невольно вызывающий сочувствие.
— Так вот, о чем я… скажу тебе по секрету, Мартин: наш шеф большой патриот, его уже несколько раз приглашали в Штаты.
— Я и сам подумывал об эмиграции… но…
— Да, большая наука делается там. Но к счастью, наш шеф решил остаться в Германии, и добиться здесь Нобелевки. По-моему, шансы есть.
— Погоди, шеф — это ты про герра Дайнера?
— Да нет. Я про нашего "главного мозгоеда", Лонке.
Профессор Лонке руководил отделом нейрофизиологии мозга или, в просторечии, "мозгоедами", Дайнер же был директор всего института.
— Ну а здесь, в Бонне ты давно живешь?
— Несколько лет, — не стала вдаваться в подробности Алейн.
— Неплохой город, верно? Зеленый, небольшой, хотя вроде и бывшая столица.
— О да! Наша "федеральная деревня", бундесдорф, — усмехнулась девушка.
— Я уже опробовал байдарку по Рейну. Ты не плаваешь на байдарке?
— Как-то приходилось. Но вообще нет. А ты спортсмен?
