Михаил Харитонов - Лапсанг Сушонг
1984 год, декабрь. Москва-Эдинбург.
— Они, оказывается, ещё днём звонили. Папаша радио слушал, трубку не брал. — Саше хотелось разозлиться на отца, но не получалось. — И вот… сообщили. Про маму.
— Ужас какой, — сказала Татусик, давясь сладким зевочком.
— Она прямо на улице умерла. — Саша почувствовал, как снова подступают слёзы. — Шла на это своё макраме… там переулок есть такой, по нему редко ходят… она в лужу упала. Лицом... — Он не выдержал и всхлипнул.
Эта лужа казалась ему чем-то особенно жутким. Ему, конечно, сказали, что Настасья Павловна Лбова умерла сразу, даже не успев ничего почувствовать. Просто в голове порвался какой-то сосудик, чик и всё. Удачная смерть, всем бы нам так… Но Саша не верил. Он почему-то был уверен, что мама захлебнулась в этой проклятой луже. Он почти видел эту бурую ледяную воду и над ней дёргающийся мамин затылок с пучком седых волос.
— У неё было пальто… нам отдали… всё разбухло… воротник… от воды… — давясь словами, проговорил он, придвигая к себе чашку.
Слеза повисла на реснице и бухнулась в чай.
Правильнее всего, конечно, было напиться. Но Саша, как и все Лбовы, на дух не переносил крепкого алкоголя. Даже на поминках он едва-едва заставил себя втолкнуть в нутро положенную стопку водки. Водка пошла клином — он чуть не сблевал. Какая-то тётка из маминых знакомых подсунула ему пузырёк с настойкой пустырника, от нервов. Он набухал в чашку с чаем сразу полпузырька гадости и выпил, удерживая тошноту. Пустырник подействовал: он впал в какое-то эмоциональное отупение, в котором продержался два дня; потом стало чуть полегче.
Похороны ничем не запомнились, кроме каких-то мутных хитрованских харь, грязных рук и грязных слов типа «в Москве за это полста берут, а мы, считай, по-доброму», да передаваемых из рук в руки бумажек и бутылок. И ещё срывающийся шёпот отца: «Саша, Саша, собирайся скорее, у тебя самолёт».
— Ты лучше расскажи, как слетал, — свернула Тутусик на интересное.
— Ну я же рассказывал уже, — попытался отделаться Саша, но Тася была упряма:
— Ну я ничего не поняла. Вообще, впечатления какие?
— Никаких, — честно сказал Саша.
Впечатлений и в самом деле не осталось.
Нет, он что-то помнил — но помнил примерно с тем же чувством, с каким помнят чужой день рождения, на который попадаешь случайно и стараешься как можно скорее уйти. В городе он почитай что и не был — поэтому сведения, почерпнутые из подобранной в вестибюле брошюры о том, что Эдинбург, оказывается, красивейший город Великобритании, окружённый великолепными вулканическими холмами, остались для него чистой теорией. Впрочем, Edinburgh Castle он всё-таки видел: не заметить это сооружение было трудно. Правда, из-за поганой погоды возвышающееся над городом здание выглядело совсем не так величественно, как на цветных фотках в том же буклете… Ещё ему сказали, что в Эдинбургской обсерватории установлены какие-то «часы Шортта», замечательные своей точностью. Часов он тоже не видел, как и самой обсерватории.
Конференция была непонятной. Шла какая-то жуковатая возня, непонятная игра по непонятным правилам. Советские в эти дела не очень совались и вели себя соответствующе — никому под ноги не лезли, экономили деньги и набивали сумки дармовым барахлишком: бесплатными журналами на разных языках, бесплатными шариковыми ручками, ежедневниками с логотипами. У опытных ездунов каждый фунт был расписан заранее. Поэтому, вместо того чтобы, как свободные импортные люди, проводить вечера в гостиничном баре, они сидели у себя в номерах и наматывали на глаз местное телевидение.
Саше было всё равно, поэтому он позволял себе бар. Там он познакомился с пивом «Корона» и господином Прабодхом Чандрой Багчи.
Пиво «Корона» оказалось неожиданно приятным. Господин Багчи научил Лбова класть в него тоненькую дольку лимона, отчего вкусовые качества пива заметно улучшались. Разумеется, Саша предпочёл бы хороший чай, но в баре подавали только кофе-эспрессо из блестящей чёрной кофемашины. Господин Багчи, большой любитель и знаток чая, выразил по этому поводу решительный протест, никем, впрочем, не услышанный.
Прабодх Чандра Багчи уже лет пять как перебрался в туманный Альбион, где подвизался в Эдинбургском университете. Своё положение в этом храме наук он не обозначил никак, а Саша не стал допытываться, почувствовав, что такие расспросы глупы и неприличны. Область интересов индуса — слежение за фронтами огибающей бинарно фазокодированных радиоимпульсов — лежала довольно далеко от занятий Лбова. Зато Багчи понимал сашин «англ. яз.», а Саша, как выяснилось, был способен воспринимать «indlish». К тому же Багчи знал много интересного об Англии и англичанах, и горел желанием поделиться. Например, он сообщил Лбову, что англичане очень консервативны.
— Они все носят чёрные ботинки, Алекс, — кричал он, перегибаясь через столик. — Чёрные! Ботинки! It is terrible!
Саша не понимал, что такого ужасного в ношении чёрных ботинок, но тупо кивал, вливая в себя «Корону». На непривычный к алкоголю организм этот напиток оказывал то же влияние, что и пустырник, то есть анестезировал душу.
— И если ты приходишь куда-то, тебя не пускают, потому что нет чёрных ботинок! — кричал господин Багчи. — Они очень консервативны, Алекс! Очень консервативны!
— Не пускают? — переспрашивал Лбов.
— Face-control! Они не пускают! Стоит человек и не пускает, если нет чёрных ботинок! — кричал Багчи.
Саша пил «Корону» и вспоминал отцовские рассуждения о воздухе и свободе.
По политическим убеждениям жизнерадостный индус был очень левым.
— Socialism! — кричал он. — It’s great experience!
— Experiment, — качал головой Лбов.
— Experience! — настаивал Багчи.
— Big experience? — ворочал языком Саша.
— Great! Great Experience! — вскричал Прабодх Чандра и потребовал себе ром «Бакарди».
В ту ночь господин Лбов вернулся в свой номер поздно и в плохом состоянии. Это не прошло незамеченным: на следующий день один старший товарищ отвёл его в сторонку и объяснил, что близкие контакты с непонятными иностранцами могут закрыть Саше всякие перспективы.
Саша сначала не просёк намёка, и только тупо кивнул.
— Ты парень молодой, — закруглил старший товарищ, — у тебя всё впереди. Тебе нужны последствия? Вот именно. Так что будем считать, что ты обещал. Мне лично. Понял?
Лбов не понял, что именно он обещал, поэтому просто похлопал глазами и что-то промумукал. Через некоторое время до него дошло, и ему стало тошно от себя и своего покорного му-му. Опять вспомнился отец и его рассуждения о свободе. Вечером в припадке самоутверждения он, превозмогая себя, специально спустился в бар, чтобы найти весёлого индуса, но так его и не обнаружил. И почувствовал стыдное облегчение: во-первых, он всё-таки испугался последствий, а во-вторых, на новые посиделки у него попросту не хватало средств. В кармане осталось всего несколько фунтов.
