Вячеслав Морочко - Ужас и счастье прикосновения
В день отлета на астровокзале к нему подошел незнакомец. - Простите, я краем уха услышал, к-куда вы держите путь. Далече же вас з-забросили! - человек говорил очень быстро, чуть-чуть заикаясь, словно избавлялся от боли. - Я эту станцию з-знаю. У меня там п-приятель - Эдик Жемайтис. Ну, не то что б п-приятель... Вместе кончали. Эдик немножечко не от мира сего. Вечно грыз ногти. Помешан на астрофизике. З-звездное облако - не ч-человек. Год назад угодил в катастрофу - ч-чудом был оживлен... И новое ч-чудо: Эдик влюбился! В к-кого бы вы думали? В с-собственного реаниматора! П-представляете, вбил себе в голову, что выжил только благодаря ей. Называет ее: "М-моя спасительница". А она смеется: "Т-ты думаешь, я вытащила тебя с того света за ушки?" К-кстати, ушки у него в самом деле п-приличные. М-Мария Николаевна - вы ее скоро увидите очаровательная женщина. Она старше его и, мне к-кажется, только жалеет Эдика. П-по-матерински. - Зачем вы все это рассказываете? - спросил Конин. - Вам разве не интересно? Конин так посмотрел, что незнакомец, выкатив очи, быстренько ретировался, заметив: "Еще одним н-ненормальным будет т-там больше".
Лазарет начинался с просторного холла для посетителей. Тут стояла кушетка с облегающей спинкой. Компанию ей составляли несколько кресел и столиков. На кушетке Конин увидел фигуру донкихотовской худобы и длины. Не успел разглядеть сидевшего, как дверь, вудущая в лазарет, отворилась и в холл вошла женщина, похожая на черное облако, заряженное молниями. Нора Винерт стояла, уперев руки в боки, так ей, видимо, легче было поддерживать торс, и хмуро разглядывала нежданного гостя. Конин почти физически ощущал ее неприязнь. - Простите. Я ваш новый координатор, - сказал Иван и... пожалел о сказанном. - Вы слышали? Этот человек заранее просит прощения! - женщина обращалась к тому, кто сидел на кушетке. Ее низкий голос заполнил пространство холла. Непостижимо! Кому на Земле могло прийти в голову подослать к нам этого соглядатая?! - она говорила по-немецки и Конин не мог представить себе Винерт, говорящей на ином языке. - Нора, ты снова преувеличиваешь, - подал голос сидевший. - Нисколько! Ты посмотри на него, Леопольд! С ума сойти! О чем они на Земле думают? - Вам нездоровится? - теперь она обращалась к Ивану. Он отрицательно покачал головой. - Тогда здесь вам нечего делать! - Извините. Я бы хотел увидеться с Ветровой. - Только этого нам не хватало! - Мы были когда-то знакомы... - попробовал он объяснить, но услышал: "Выкиньте это из головы!" - В чем дело? Что происходит? - Я вижу, вам страшно! - невысокая плотная, Винерт стояла к нему в пол-оборота. Лицо казалось надменным. - Разве вас не тревожит судьба человека, на место которого вы сюда прибыли? О, вы бы многое дали, чтобы узнать, как все было! - Действительно - согласился Иван, - здесь много неясного, и я как-нибудь этим займусь. - Ну, вот что - она посмотрела ему в глаза, - хватит поясничать! Вы успокоитесь, если признаюсь, что это я заманила координатора в блок расщепления? Все! И больше у вас не должно быть вопросов! Что вы стоите? Идите и сообщайте, куда считаете нужным! Только оставьте нас тут в покое! - Винерт стояла величественная, уничтожающе грозная. - Мой вам совет Возвращайтесь на Землю! Чем скорее, тем лучше. Иван отступил: нельзя идти напролом, тем более, если не видишь - куда. Спустя три минуты, услышав сзади шаги, оглянулся: его догонял Леопольд Курумба - высокий темнокожий старик, которого он только что видел в холле. Лицо освещали добрые глаза. Толстые губы-подушечки улыбались. - Постойте. Куда вы несетесь? - задыхаясь, причитал он. - Что за бес в вас сидит? Откуда вы взялись? Конин остановился. - Не обижайтесь на Нору. Она хотя и ворчунья, но, человек справедливый. Господи, я ни разу не видал ее в таком гневе. Чем вы ее достали? - А разве вас я еще не "достал"? - Меня нет. - Значит вы исключение. - Нет, в самом деле, вы не должны обижаться! - энергично жестикулируя, говорил математик. Торчавшие из белого свитера подвижные руки, напоминали известный шедевр: "Уголь на снегу". Речь его то сотрясала воздух напряженными звуками, то переходила в шелестящее бормотание. В коридоре галактической станции звучала поэзия заклинаний. Иван узнал суахили древний язык "черного континента". - Вы не должны обижаться, - настаивал математик. - Они все еще в шоке после исчезновения координатора. Я могу их понять, хотя видел этого человека всего только раз, да и то мельком, за день до того, как это случилось. - А все-таки, что же случилось? - Спросите что-нибудь легче, - Курумба развел руками. - Человека хватились после того, как он не ответил на вызов. Стали искать. Прибывшие на станцию эксперты нашли следы его рук на люке, ведущем в камеру расщепителя. Но после люка в приемном бункере никаких следов не было, и нет никаких доказательств, что координатор покинул станцию. Экспертам пришлось ограничиться заключением, что никто из сотрудников к исчезновению координатора не причастен. Конин не останавливал математика, хотя результаты обследования знал еще на Земле. Он не рассчитывал узнать что-то новое, а ждал терпеливо, когда уместно будет спросить о том, что сейчас его больше всего волновало. - Пожалуй, я сам здесь случайно, - объяснялся Курумба. - По недомыслию взвалил на себя непосильную ношу. Знаете, есть такие проблемы, за которые сразу не знаешь как взяться - мечешься, ищешь спокойного места, где бы бедному теоретику всласть поработать. С Норой мы знакомы давно. Это она меня убедила, что лучшей "пещеры", чем эта станция не найти. Но рассчитывая обрести здесь благословенную тишь, я оказался в водовороте скандала... Не успели нас оставить в покое визитеры и эксперты - заболела Мария Николаевна... - Что с ней? - невольно вырвалось у Ивана. Но Курумба вдруг замолчал. Конин услышал шорох и оглянулся. Опустив руки по швам за спиной стоял начальник галактической станции. - Прекратите ваши допросы! - сквозь зубы сказал Строгов. -Возвращайтесь в каюту! Немедленно!
Когда уже по дороге к себе, Конин услышал музыку, он вспомнил о музыкальном салоне и прошел в неприкрытую дверь, за которой, по его мнению, кто-то не очень удачно импровизировал. В зале стоял полумрак. Видны были только кресла импровизации, обращенные спинками к выходу. Иван постоял, дав привыкнуть глазам. Над спинкой дальнего кресла шевельнулся протуберанец русых волос. - Это Жемайтис - самый близкий ей человек, - догадался Конин, сел в ближайшее кресло и, не включая свой пульт, прислушался. Обрывки мелодий пролетали, как птицы в тумане. Большая часть их была Ивану знакома. Время от времени музыка удаляясь, стихала, а вблизи раздавались какие-то скрипы и шорохи. Словно кто-то притопывал на морозе и хрустел, разминаясь, суставами. Затем стайки мелодий опять воспаряла над горизонтом. Казалось, импровизатор не имеет понятия о гармонии. Все шло в унисон. Дилетант за пультом импровизации сразу себя выдает. Но здесь было полное пренебрежение к звуку - жалкая какафония с накатами и откатами, неожиданными взрывами, паузами и просто скольжение по изогнутой плоскости, как в сновидении. Реальностью было лишь трепетание хохолка и ушей над спинкою кресла. Решив для себя, что это - не музыка, Иван перестал ее слушать, но не слышать совсем - не мог. В импровизациях главное было начать. Каждый звук имеет родство с предыдущим, развивая или отрицая его. Музыкальная канитель опять отодвинулась. А вблизи что-то хрустнуло, простучало, осыпалось. Вдруг... появились следы птичьих лап. Воздух в холодном просторе трещал от вороньих споров. Клубился морозный пар. На ветру тихо свистнула липа. Осыпался розовый иней. В полнеба горела заря. Облака дремали еще среди звезд. А со стороны, откуда шел день, нарастала захватывающая музыкальная тема. На бледное небо, выплыл малиновый краешек солнца... И тут поток звуков сорвался в нечто невыразимое словом. Конин подался вперед: то был ее голос, ее манера смеяться, дышать и смотреть вернее и с большей любовью не передашь. Маша была перед ним, как живая. И он догадался: все, что звучало до этого было лишь страусиное прятанье головы под крыло... Но притворство отброшено, - все перекрыл, нарастая, истошный ошеломляющий вопль. Координатор включил свой встроенный в подлокотник музыкальный пульт. - Остановись! - зарокотал под потолком басовый аккорд. Конин не ожидал, что может создать столько шума. - Возьми себя в руки! - взревело органное многоголосье. И сразу же стало легче дышать. - Вот чего не хватало, - подумал Иван. - Воздуха. После приводящей в чувство фуги, в такт с ударами сердца застучала токатта. Она была, как "искусственное дыхание для души". От напряжения стало жарко. Русая шапка волос над спинкою кресла исчезла, и музыка оборвалась. - Хватит! - раздался крик, как будто настроившийся перекричать только что отгремевшие звуки. Конин поднялся. Возле центрального пульта, нажимая клавиши выключения, стоял взлохмаченный человек и стонал: "Довольно! Прошу вас. Не могу больше слушать!" Узнав Ивана, он выпрямился и тряхнул головой, точно желая стряхнуть наваждение. На лице его отразился ужас. - Что с Машей? - вскричал Иван. Он не мог ни о чем больше думать. Жемайтис опустил голову. Он издал стон, означавший: "Ей очень плохо...". Иван с трудом понимал его речь. - Умоляю! Что у нее? - Не могу объяснить. Ей кажется... Это ужасно! Винерт боится, что не выдержит сердце. Язык Жемайтиса отличался обилием санскритских фонем. Такой островок заповедник праязыка сохранился на юге Прибалтики. На нем говорили высокие и спокойные люди. С Эдуардом все было наоборот: небольшого росточка, подвижный, он принадлежал к исключениям, которые призваны только подтверждать правила. - Я хочу ее видеть! - сказал Конин. - Это может ее убить! - Неужели я такой страшный?! - Простите, я не берусь объяснять. - Но кто же возмется? Щелкнул динамик внутренней связи. - Эдуард, если вы еще в музыкальном салоне - это был голос Винерт, скорее идите сюда! - Иду! - крикнул Жемайтис, срываясь с места. Конин посторонился. - Что получается? - спрашивал он себя. - В человеке открылось изысканное музыкальное чувство, чтобы, не нарушая аромата слова, он без перевода мог понимать незнакомую речь. Общение превратилось в праздник... Почему же на станции оно доставляет одни неприятности?
