Владимир Романенко - Год белой кометы
— Ну, что с вами, не можете встать?
Кирилов промолчал. Он продолжал разглядывать свою спасительницу, но это получалось плохо: солнце било прямо в глаза, плотно повязанный платок скрывал лицо в глубокой тени.
— Простите, как Вас зовут? Горели в одном огне, буду хоть знать — с кем.
— Вижу, вы гусар: стоять на ногах не можете, ходить тоже не можете, но увидели женщину — и тут же знакомиться!
Она посмотрела на его перемазанное лицо, черный от сажи нос и вдруг звонко рассмеялась:
— Господи, вот бы сейчас Вас в вашей академии увидели! Кирилов машинально провел ладонью по лицу.
— Чище не стало, — женщина усмехнулась, развязала платок, густые смоляного черного цвета волосы тяжело упали на ее плечи, — Серафима меня зовут. Серафима Ивановна. Можно просто — Сима.
Она наклонилась над его ногой.
— Снимите ботинок, я посмотрю.
Максим Петрович обнажил ступню и увидел, что нога выше стопы заметно опухла. Сима погладила пальцами распухшее место, потом, осторожно поворачивая ступню, попыталась понять, где возникает боль.
— Я, конечно, не врач, но похоже, что перелома нет. Скорее вывих или растяжение. Придется завезти Вас в поселок, в амбулаторию. Надо быть осторожнее, Максим!
— Вы меня знаете? — удивился он, — работаете на станции?
— Нет, я работаю в лесничестве. Просто я слышала, как с вами разговаривал Малахов.
Сима собрала волосы в ладонь, перевязала их узкой красной ленточкой, откинула за спину. Потом она подошла к ручью, неспеша вымыла руки и лицо, открыла висевшую через плечо брезентовую сумку и достала полотенце. Когда она вернулась к Кирилову, он увидел молодую красивую женщину с густыми черными бровями вразлет и глазами изумительного вишневого оттенка, как иногда говаривали в старину в народе, «с поволокой».
Заметив, что Максим Петрович рассматривает ее слишком внимательно, Сима смутилась и, отвернувшись, сказала:
— Сами вы идти, вероятно, не сможете. Я вас доведу до дороги, а потом подвезу.
Она помогла ему подняться, и он пошел, опираясь на ее крепкую загорелую руку, с трудом ступая и поскрипывая зубами от боли. Они двинулись вниз по ручью и минут через десять спустились к асфальту; здесь, на обочине, собрались все пожарники-добровольцы. Дыма над деревьями уже не было.
Малахов первый заметил вышедших на дорогу Симу и Кирилова.
— Ну, что, Серафима Ивановна, спасли вас?
— Нас спасли, теперь вот друга своего спасайте.
— Что это с ним?
— В геройской борьбе с пожаром повредил ногу! — шутливо выпалил Кирилов, приставив к виску ладонь.
— Тоже мне, герой… — буркнул Малахов, — у тебя же скоро наблюдения!
— Не скоро. До наблюдений еще две недели, — медленно произнес Максим Петрович.
— Дай Бог, чтобы ничего серьезного, — Сима повернулась к Малахову, — пока он даже шагнуть сам не может!
— А мы его, как римского героя, сейчас на руках понесем!
Все вокруг засмеялись, а Сима улыбнулась и сказала:
— Ну, зачем на руках? Въедет в поселок на гнедом коне!
Она резко свистнула в два пальца и крикнула: «Корнет!»
Из придорожных зарослей вышел гнедой жеребец с белой полоской между глаз.
— На лошадь садиться умеете? — Кирилов молчал. — Конечно, и это тоже — нет, — сделала она вполне правильный вывод.
Сима легко вскочила в седло, потом на коня сообща взгромоздили Кирилова, и процессия неспеша двинулась через мост. Кирилов слегка покачивался, осторожно обняв Симу сзади, и думал о том, что если бы такая амазонка две тысячи лет назад взяла его в плен, он вряд ли попытался бежать на свободу.
Вывих был довольно сильный, с растяжением связок, поэтому следующие два дня Кирилов провалялся в гостиничном номере. Нога сильно болела, в первый день Максим Петрович никуда не выходил и почти не вставал. Лишь два раза он поднялся с дивана — в полдень, когда горничная принесла ему из столовой суп, и к вечеру, когда его навестил Малахов. Малахов пришел с большим бумажным пакетом и с бутылкой красного вина.
— Зализываешь боевые раны? — с усмешкой спросил он и, развернув пакет, начал расставлять на столе баночки и кульки со снедью. — Это Катерина прислала! И чего она так о тебе печется? Иди, говорит, и накорми, а то, если не разбился, так умрет с голоду.
— Не трусись, я тебе не соперник, — буркнул Максим Петрович, — Непременно передай ей спасибо. Небось специально не взял с собой, чтобы не мешала поговорить, да заодно и выпить.
Кирилов привстал, свесил с дивана ногу, подвинулся ближе к столу.
— Как у тебя с ней? Ты, наконец, решился на что-нибудь? Малахов задумчиво помолчал несколько секунд, потом взъерошил непокорные пшеничного цвета волосы и, немного волнуясь, заговорил:
— Видишь ли, Максим, в наших отношениях с Катей наступил момент, когда я должен отвечать за все, что будет с нами дальше… Ну, в общем, если ты пробудешь здесь еще недельку после наблюдений — прошу на нашу свадьбу!
— Да ну! Вот это я понимаю — новость! Задержусь обязательно. Давай выпьем за то, чтобы этому событию ничто не помешало!
Саша налил в граненые стаканчики густое темное вино, и они выпили, стукнувшись стеклянными донышками.
— До наблюдений починишься? — спросил Малахов, кивнув на ногу Кирилова, которую тот вытянул вдоль дивана.
— Постараюсь… Врач сказал, что перелома нет, а все остальное не страшно. На худой конец, вырежу палочку и буду ковылять себе потихоньку.
— Да… В кабине телескопа с костылем еще никто не сидел, ты будешь первым!
Они вместе засмеялись и еще раз выпили — за скорое выздоровление Кирилова.
После непродолжительного разговора о новостях Астростанции и всего института Кирилов нерешительно спросил:
— А… Серафима Ивановна — она здешняя или, как мы, — издалека?
— Понравилась? Красавица! Это ты ее в лесу на пожаре видел, а если бы где-нибудь в станице, да в праздничный день! Глаза бы потерял вместе с головой. Она в нашем лесничестве работает.
Малахов откинулся на спинку кресла и, затянувшись сигаретой, продолжал, осторожно подбирая слова:
— Вообще-то она здешняя, из Галаевской. Училась, закончила лесотехнический факультет, потом вернулась домой. Возвратился с флота Андрей Седогин, ее жених — они еще в школе встречались. Вышла замуж, вместе с мужем работала в одном лесничестве. И все бы хорошо, да вот понимаешь, муж выпивать стал. Он лесозаготовками занимался — кому делянку на дрова, кому на бревна, все магарыч несут… Тут бы характер пожестче, а вот этого у парня и недоставало. Потом запил всерьез. Мучилась она с ним, мучилась, да какая уж любовь, если он через день лыка не вяжет?.. И вот ведь что поразительно: все в округе знали, что и пьет Андрюха, и скандалит, а она ни слова худого о нем никому, даже матери… И ушла Серафима от него тихо, ничего не сказав… Потом он часто к ней подходил, просил вернуться, даже плакал при людях. А Серафима — ни шагу в прошлое. Крепкая натура!
