Н Ляшко - Камень у моря
Нарастающие крики приглушили в нем радужный бред.
Он подхватил Маркушку на руки, и они увидели вдалеке много лошадиных голов, а между ними и на них пятна белой, голубой, малиновой одежды, блестки эполетов, платья, перья, шляпы и зонтики.
Крики накатывались все громче: "Ура! уррра-ра-а!" - и- захлестнули Ивана с Маркушкой. Уже обозначилась коляска с царицей и детьми. Иван поставил Маркушку на дорогу:
- Ну, держи кошелку и не отставай. Как я, так и ты делай. Благослови, господи!
Иван взял из кошелки полотенце с мешочком, но в горячке не сумел сделать так, как решил с домашними. Полотенце надо было сложить вдвое, так, чтобы вышивки свисали к коленям, прикрыть им руки, на них, на манер хлеба-соли, положить мешочек с камешками, тогда выступать вперед и падать на колени. Вышло все не так...
Край полотенца запутался в вишневой завязке, а коляска была уже вот. Иван кое-как освободил полотенце, сунул его в кошелку, схватил Маркушку за руку, юркнул с ним на дорогу и, подняв над головой мешочек, ринулся к несущейся коляске. Колени его уже готовы были подогнуться, глаза впились в царя с царицей, но сбоку ахнуло:
- Держи его!
- Это переряженный!
- Бомба, может!
- Ай!
- Вон, у старика!
- В руке, черная!
Народ схлынул с дороги, сытые подхлестнутые кони захрапели и дробней зацокали копытами. Иван бежал им наперерез, махал мешочком, кричал, но его рвануло назад, оглушило болью и швырнуло в беспамятство.
Маркушка увидел под ним кровь, упал на него, закричал:
- Мы к царице! Нам нужно! - и, вздернутый чьей-то рукой кверху, как котенок, отлетел прочь.
VIII
Иван сквозь муть увидел окно о толстой решеткой, ощупал забинтованную голову, услышал рядом шорох ц испуганно сел. С нар поднялся человек в белом халате, поглядел ему в глаза, попятился и стукнул в дверь. По коридору рассыпался дробный скрип, загремел засов, из-за двери, как на пружине, выскочил военный:
- Очнулся?
Он выпустил из камеры человека в белом халате, оглядел Ивана и, прикрыв дверь, закричал. Коридор ожил, и в камеру со столом и стульями вошли три военных.
Они разложили перед нарами на столе бумаги, сели и начали мучить Ивана:
- Ты, старик, кто?.. Откуда пришел? С тобой был мальчишка?.. Чей он?.. Зачем ты пришел с ним в город?..
В глазах Ивана мутнело, в голове не стихал гул, но он рассказал все, как было, от начала до конца. Военные не поверили, что он хотел просить царицу о деревне, стали допытываться, кто научил его этому, вконец издергали его сердце и, убедившись, что он говорит правду, руками ударили себя по коленям:
- Вот анекдотик!
- Террорист, хо-хо-ха-ха-ха-а!
Вместо лиц Иван увидел рожи с блесткими щелочками вместо глаз и прохрипел:
- Над стариком потешаетесь, а еще господа.
Один из военных цыкнул на него, вслух прочитал записанные его слова и строго спросил:
- Все так?
- Так, а что с того? Где мой Маркушка?
- Потом узнаешь. Подпишись вот здесь.
Иван с трудом поводил по бумаге пером. Военные подхватили стол и стулья, замок громыхнул за ними, и в камере стало тихо, как в могиле.
Иван забывался, приходил в себя и вновь забывался; видел в окне свет дня, муть, отблески не то утренней, НР то вечерней зари. Солдат молча ставил перед ним кружку с водой, миску пшенной бурды с бурыми клочьями лука, клал кусок хлеба, каждое утро обыскивал его, водил в тухлый подвал, обратно-и все.
Из )едка человек в белом халате входил в камеру с поджарым доктором в котелке и крахмальной манишке. Они вдвоем разбинтовывали Ивану голову, обстригали вокруг раны волосы, чем-то мазали ее, забинтовывали и оставляли в камере запах лекарств и ваксы.
Иван считал нроползавшие дни и ночи, но однажды сбился и махнул рукою. Боль и звон в голове затихали, а сон приходил все реже и реже. Не только днем-и ночью не мог он сомкнуть глаз, глядел на желтоватый свет в дыре.
над дверью, на туманный от грязи потолок, тужился понять, за что его держат, вновь и вновь мысленно оглядывал случившееся и гневно плевал в тишину, нет, не в тишину, не на пол, а в бегущих в воображении лошадей, в коляску, в лица, а главное-в лицо той, перед которой он хотел упасть на колени. Плевал и тут же в оторопи"Что это я, господи!" - поджимал ноги, гнал с глаз лошадей, царя, царицу, но они вновь неслись мимо, вытянутые, белые от испуга, и вызывали злобу. Иван ощущал в руке мешочек о камешками и сердито бормотал:
- Испугались, а кого, чего? Тьфу!
Спохватываясь, он отгонял наваждение молитвой:
"Верую во единого бога", - но слова спутывались, в глазах сновали побеленные страхом лица, и в груди опять вставали боль, унижение и ярость:
"А за что? Я двадцать годов каменья берег, выбирал.
Они мне лучше всего, а вы со мною так..."
Он мысленно падал за несущимися лошадьми, крик Маркушки врывался в цокот копыт, сбрасывал его с нар и толкал к стоявшей за дверью тишине:
- Слышь, ради бога, скажи, что с мальчишкой? Одно слово: живой или убитый, а?
Дверь молчала.
- Ради всех святых, а? У тебя ж у самого есть дети, а нету, так будут, а? Слышь? Живой, или нету его, а?
Одно слово скажи...
Стены были глухи.
IX
Под осень Ивана провели через двор к важному начальнику в мундире.
- Ну, пойдешь домой, - сказал тот. - Следовало бы тебя подальше убрать, но я верю в твое благоразумие.
Никому ни слова не говори, что с тобой было. Слышишь?
Иван убито махнул рукой:
- Слышу, чего уж там.
Начальник покраснел и вскочил:
- Ты рукой не маши! Я не шутки шучу! И смотри мне!
У меня уши хорошие, за меня камни слушают, я все услышу, а тогда уж не прогневайся: вместе со всем твоим племенем вышвырну. Иди!
В чулане, набитом пыльными бумагами, под ноги Ивану бросили кошелку с огрызками харчей и изъеденным мышами платком.
- А мешочек с каменьями где?
Солдат засмеялся и шепнул:
- Начальники женам да любовницам растащили. Старый дурак ты: у царицы брильянты, а ты с морскими камешками к ней. Идем...
На крыльце Иван услышал визг:
- Деда!
По ступенькам взбежал зеленый, на себя непохожий, Маркушка, прижался к Ивану и в дрожи повис на нем.
Солдат выпроводил их со двора. Ивана пугало, что Маркушка дрожит, держится за него и не плачет.
- Ничего, ничего, теперь домой, домой...
Маркушка будто ждал этих слов и заторопился:
- Скорее идем, скорее...
На рынке Иван променял кошелку на хлеб и помидоры, свернул на дорогу к горам и, когда город остался сзади, спросил:
- Тебя били?
- Нет, не знаю, - шепнул Маркушка.
- Что с тобой было?
- Ничего не знаю.
- Откуда тебя привели?
- Не знаю...
- Да ты что? Не велели правды говорить? Да?
- Ну да, стращали, грозили: все, говорят, услышим, если скажешь, и опять запрем.
